юмора. И, шутя добрыми, может, немного бородатыми шутками, а затем смеясь то над ними, то над эффектом, который они производили, своим тихим, старческим, но до безумия живым смехом, он заражал всех вокруг весельем и душевной добротой. Когда смотришь в эти окружённые морщинами, но при этом сверкающие и полные жизни глаза, то последнее, о чём думаешь, – это о скорой смерти их обладателя. Никто не мог поверить и не желал верить в то, что такой яркий огонь в глазах вдруг ни с того ни с сего мог погаснуть; что такая широкая, искренняя и полная жизни улыбка могла вдруг исчезнуть с лица, а добрые шутки, которые так веселили гостей и пробуждали в них жгучее желание жить и радоваться жизни, могут больше никогда не доноситься с почётнейшего места за столом и вообще ниоткуда больше, по крайней мере так, как их рассказывал он. Всё это сейчас есть, и в голове ни в какую не хочет уложиться мысль о том, что, возможно, скоро всё это исчезнет и станет лишь воспоминанием. Но вот наступает тот день, когда так задорно веселящийся и шутящий на своём дне рождения старик уже не в силах встать со своей постели. Единственное, что он может, так это еле-еле шевелить руками и тихо, но разборчиво говорить. И он говорит, говорит много, хоть это и удаётся ему с большим трудом. Говорит он о своей прожитой жизни, рассказывает в подробностях её самые яркие моменты и те моменты, которые могли и должны были быть яркими. Рассказывает он всем: другим больным, медсёстрам, врачам, приходящим навестить его родственникам и друзьям, а если никого рядом не окажется, то и самому себе. Он целиком и полностью превратился в память, оттеснив на второй и даже на третий план заботы о своём бренном теле, которое не будет иметь никакого значимого веса в том, другом мире. В мире, в который он готовится попасть и в котором для него уже не будет жизни, потому что вечный покой – это не жизнь. Старики хотят лишь одного – покоя. И в конце концов они его получают.
И вот это случилось. Вот огонь в недавно так сильно пылающих глазах потух, а вместе с ними мир вокруг сразу немного потускнел, растерял краски и смазал оставшиеся дождём. И вот мы уже сидим в квартире покойника за его раскладным столом и слушаем, как капли дождя с силой налетают на окно. И молчим. Молчим, потому что знаем, что мглу, образовавшуюся вокруг нас, развеивать пока рано. И вот после нескольких минут безмолвной тишины по всем собравшимся вдруг ни с того ни с сего ударяет энергетическая волна, и, отлипнув от своих мыслей и воспоминаний, они начинают делиться ими со всеми другими гостями. Всё начинается с шепотков в духе «А помните…», а заканчивается шквальным огнём из смешных историй из жизни. Мир вновь заливается покинувшими его красками, дождь прекращается, и солнце, выглянувшее из-за тёмных туч, просачивается своими лучами между не до конца задвинутыми шторами и развеивает густую тьму в комнате.
***
Иногда по ночам, когда бессонница протягивает ко мне свои костлявые руки и сковывает их на моей шее, ко мне приходят призраки, но не те, что стонут по ночам в глубинах старых домов, а призраки прошлого,
