За Рифейскими горами. Вальдемар Крюгер

столу. Выражение его лица враз изменилось. С кислой миной разглядывал он вечернее угощение. На освобожденном от крошек столе красовались, словно три богатыря на картине Васнецова, три глиняные чашки. Но на этом сравнение и заканчивалось. В одной посудине лежали пожухлые вареные картофелины, «спертые» Захаром из дневного рациона Ашпуровских поросят, в другой – соленая черемша, в последней – агульская рыбка.

      Соленая черемша, для тех, кому не пришлось отведать этого сибирского деликатеса, а к их числу, я думаю, относится большинство, имеет, скажем так, свой очень, ну очень своеобразный запах. К тому же если в подвале недостаточно холодно, и она подкиснет, то тогда запашок, хоть святых выноси. Черемша у Ашпуровых была посолена по всем правилам сибирского кулинарного искусства. Но даже в таком «переходном состоянии» соленая черемша, является ничем иным, как диким чесноком, с соответствующем этому растению запахом.

      Но все же главное блюдо находилось в третьей глиняной чашке. Опять-таки сибирский деликатес, получившийся сегодня по оплошке Матюши. Ну поторопился мальчишка, не поставил туесок с рыбой в подвал.

      Матюша сидел на краюшке лавки, ни жив, ни мертв, наблюдая молча за происходящим. Душевное состояние Захара менялось по мере выражения лица сына Ивана, от слабой, как известно никогда ни умирающей надежды, до чувства самого обыкновенного человеческого стыда. Ну надо же было сегодня такому случиться! Все зараз. И ужин не успел сготовить, обещал ведь утречком Ванюше и Марьюшке, да еще этот раздолбанный петух надыбал рыбу в туеске! Как только молодые петушки подрастут, пойдет осенью в котел.