А она ему в ответ:
– Стало быть, не из-за грибов больные ноги о мёрзлую землю разбиваю.
– Так неужто зазря в такой холод бродишь? Ступала бы на печь, кости погрела.
– Чего ж зазря? Есть у меня одно дельце. Чагу с берёзы собираю, корешки целебные, да вот песню твою услыхала, дай, думаю, посмотрю, кто это шум в лесу поднимает.
– Вона как! Ну тогда дело ясное. Прости, коль напугал. Мы с моим товарищем тишину не любим, а своих звуков в лесу нынче мало. Ума не приложу, куда всё зверьё подевалось. Даже сороки не стрекочут. А гнёзд их здесь, погляди, видимо-невидимо.
– И то верно. Совсем тихо. Это оттого, что зима на пороге. Холод сделал лес безмолвным. Только люди и шумят теперь, боятся с зимой лицом к лицу встретиться.
– Чего ж им бояться, на то я и есть – дровосек, чтобы у людей зимой в домах огонь да тепло были.
Старуха откинула капюшон, и Плим увидел серое, сморщенное лицо. Немытые волосы падали нитями свалявшейся пакли, открывая ряды пролысин. Обветренные тонкие губы всё время что-то пережёвывали. Глаза завалились вглубь глазниц и смотрели из своих «норок», как два оголодавших зверька.
– Дровосек, говоришь? А я-то думала, для себя запасы готовишь. Погляди, какую гору набросал, – глаза-зверьки притихли, словно забыли про голод. – Что ж, значит, нужный человек мне попался. Есть у тебя имя, дровосек?
– Имя, бабуля, есть даже у бургомистрова козла, да только он на него не откликается. А меня родители Плимом окрестили. Так-то! А как мне тебя величать?
Старуха сделала вид, что не услышала вопрос. Она отодвинула клюкой лежащую под ногами ветку, и, словно не касаясь земли, подплыла к упряжке. Из-под ниспадающего балахона появилась серая морщинистая рука и потянулась к настороженной морде осла. Осёл издал жалобный крик и в испуге отпрянул назад. С повозки упало полено.
– Осторожно, мать, он у меня конь боевой, ненароком вспомнит былые подвиги!
Старуха криво усмехнулась, постучала по полену клюкой и взглянула на дровосека.
– Плим, значит, – глаза-зверьки ласково посмотрели на лицо юноши: – Есть у тебя покупатель на твой товар, Плим?
– Мои дровишки, бабуленька, всегда в цене. Не у каждого хватит силёнок да усердия вот так, с утра до вечера, топором махать.
– Верно, не у каждого… Ну так продашь мне свой товар? Я бы и за лошадку твою заплатила.
– Ну ты хватила, бабуля. Эта лошадка в любом забеге первой с конца придёт… Да только осла своего я не продаю. А вот дровишки, пожалуйста, бери. Только цена у меня для всех одна, что тебе, что королевской кухарке.
– За это не переживай. Я хоть стара, да платить есть чем.
– Ну так за чем же дело стало? – обрадовался Плим. – Гляди, я скоро возок загружу и айда. Далеко ли твой дом? Среди наших я тебя никогда не видел.
Старушка усмехнулась.
– Здесь я, в лесу живу. Недалеко. Не люблю деревни. Людей не люблю. Живу одна-одинёшенька и хорошо мне.
– Вот как! Отшельница, значит? – рассмеялся Плим.
– Можно