Борцы не приехали.
Дама с западными манерами все чаще стала попадаться на глаза «ковбою», все раскаяннее выглядела при встречах…
И отошло отходчивое сердце замечательного парня из Горлановского двора: поверил тому, чему так хотелось верить!
Я до сих пор удивляюсь, как он, человек бесспорно волевой, после всего что было, мог простить ей? Думается, что любил он сильной любовью, беззаветной, если любовь эта смяла и стерла в порошок мужское самолюбие. Телесные раны, зарастая оставляют шрамы – у Камиля их было немало. Душевные шрамов не оставляют, потому что не заживают вовсе: и кровоточат пожизненно, как при гемофилии в конечной стадии. И болят: то меньше, то больше, но постоянно.
Нет – нет, и выглянут белые замшевые туфли между шагающими ногами великана, там у растреклятого сеновала. И, такими отвратительными станут и ноги ее стройные, и руки точеные, белоснежные, и стан тонкий, и лицо холеное, ухоженное, и вся она до последней клеточки! В эти минуты он сравнивал ее с гадюкой, свернувшейся на его груди.
А как же Апаюшка? Как встретила невестку? Простила, раз сын простил, но лишь умом, а не душою. Нет – нет, да и прорвется в косом азиатском взгляде то, что в душе…
Все видела дама с западными манерами, все понимала. И еще больше презирала и мужа, и свекровь.
Возможно и проскрипели бы вместе несмазанной телегой до конца дней своих, если бы не война, что приближалась к Харькову семимильными шагами. Забегая вперед, хочу сказать, что о дальнейшей судьбе Камиля мне известно со слов родителей моего друга Володи Липатова, которых я встретил в Харькове во время оккупации, о которой дальше. Слухи, один другого мрачнее, обгоняли фронт, сеяли панику, страх, отчаянье. Люди бросились к железнодорожным кассам, люди бежали из Харькова. Бросали старых людей, бросали жилье, с которым в Харькове было так туго, бросали мебель. Это была уже не паника – это был бег во спасение. У железнодорожных вагонов было столпотворение – люди пытались проникнуть в вагоны без билетов, которых достать было невозможно. Еще раньше началась эвакуация заводов и номенклатурных учреждений. Протекционизм, взяточничество и авантюризм оттесняли на второй план тех, кто был нужнее производству, расчищая место для тех, кто, подчас, и вовсе не имел никакого отношения к нему.
Погрузился в вагоны и цирк. Камиль остался в Харькове, потому что его мать и жену эвакуировать отказались: в силу протекционизма для них не оказалось мест в вагонах.
Простившись с семьей и соседями, простившись с дорогим сердцу убогим Горлановским двором, выбросив белый билет на мусорку, Камиль пошел в военкомат. Его направили в воинскую часть. Он не успел ни переобмундироваться, ни получить оружие, как, впрочем, и остальные бойцы его части…
Кровавый «девятый вал» обрушился