– Весьма занятно, – произнес Игнатьев, и они надолго замолчали.
Кони мчали резво, словно упивались своей прытью, и ездовой изредка, для форсу, щёлкал над ними кнутом.
Высоко в небе заливался жаворонок, над обочинами мельтешили бабочки, цвиркали кузнечики, от колёс отскакивали длиннобудылые зелёные «кобылки».
По сторонам дороги цвёл шиповник и боярышник.
Низинки зарастали крапивой, на пригорках зацветал золототысячник, плелся мышиный горошек, и путалась в бурьяне повитель.
А впереди, насколько видел глаз, цвели тюльпаны, полыхали маки – бескрайний алый шёлк степной весны, колеблемый дыханием небес.
После полудня дорога пошла в гору.
Сначала они взбирались на каменистое плато, затем долго, со скрипом, спускались вдоль берега безымянной речки, пересекли её и круто взяли влево, втянувшись в горное ущелье, узкое и непомерно мрачное. Трудно сказать отчего, но кони тревожились больше обычного, а казаки оглядывались по сторонам, хотелось как можно скорее миновать эту угрюмую теснину островерхих каменных громад.
Татаринов сказал, что где-то здесь, в этих скалистых отрогах, добывают золото и ртуть, изумруды, сурьму и мышьяк.
Выбравшись из ущелья, остановились возле небольшого озера, окруженного гигантскими камнями и плакучими ивами.
В озере набрали рыбы: ловили ведром и руками. Загоняли гуртом в травяные мешки.
– На утрешнюю зорю бы сюда, – выжимая мокрые казачьи шаровары, проговорил хитроглазый Курихин, явно предлагая стать биваком, но Игнатьев показал на часы:
– Надо торопиться.
Насобирали хвороста и разожгли костёр. Распотрошили, почистили улов: несколько десятков окуней и щук.
Сварили уху, большими ломтями нарезали хлеб, дружно пошвыркали хлёбово.
Отварную рыбу оставили на ужин.
– Не всё сразу, – по-хозяйски распорядился Дмитрий Скачков, и хорунжий поддержал его, стряхивая с колен хлебные крошки:
– Будет что кусакать.
Капитан Баллюзек раскрыл портсигар, выудил папиросу, размял в пальцах и, фукнув в длинный картонный мундштук, зажал его зубами так, что и тому, кто никогда не курил, захотелось проделать то же самое. Щёлкнув серебряной крышкой и сунув портсигар в карман, он достал спички и, чиркнув от себя, красиво, артистично прикурил.
Хорунжий тоже окутал себя дымом.
Перекур.
– Чур моё не замай, – предупредил Стрижеусов, глядя, как Дмитрий Скачков увязывает таганок с рыбой.
Казаки захохотали.
– Евсей ты бухарский! – беззлобно ругнулся Шарпанов. – Котел-то общой!
Выкурив по цигарке и напоив коней, казаки подтянули подпруги и умялись в сёдлах.
Колёса и копыта застучали по камням.
День сменялся вечером, ночь – утром, весна осталась позади – навстречу устремилось лето. Солнце палило, жгло