– Кого?
– Пойдем!
Остановившись перед огромной фигурой льва с человеческим лицом, Цезарь обомлел. Глаза Сфинкса смотрели вдаль, в вечность, словно у его огромных лап и не было суетливых людей.
– Он… давно здесь?.. – почемуто шепотом, словно боясь потревожить гиганта, поинтересовался Цезарь.
Клеопатра ответила также одними губами:
– Очень…
До самой реки ему казалось, что Сфинкс смотрит вслед, хотя его силуэт давно скрылся из глаз.
– Много здесь таких?
– Сфинксов? Много, но Большой один. Правда, жутковато? Словно ответ перед ним держишь… А он на тебя не смотрит, но все в душе видит…
Вообще, все, что они увидели, подавляло. Слишком большими были сооружения, колоссы, не говоря уже о храме Хатшепсут и пирамидах.
О самой Хатшепсут Клеопатра внушала ему несколько дней, дескать, вот это была царица!.. Цезарь усмехался, стараясь не обидеть возлюбленную, но когда между скалами вдруг открылась небольшая долина и сам храм, понял, что Клеопатра не преувеличивала… Это даже не один храм, а словно несколько, поставленных друг на дружку!
И еще Цезарь был благодарен своей возлюбленной за то, что, показывая этих гигантов, не позволяла ощутить себя ничтожеством. Кроме познавательных походов в храмы и к сооружениям, были вечерние пиры.
Каждый вечер плавучий дворец вставал на якорь, на него собирался ближний круг Цезаря и самой Клеопатры, и начиналось ночное действо. На остальные суда отправляли огромное количество съестного и вина, чтобы легионерам и морякам не было скучно издали смотреть, как пируют консул и царица.
Вот тут римляне поняли, что пировто они и не видели!
Зал, где проходил поздний обед, был украшен по египетским обычаям, видно, Клеопатра все же решила внушить Цезарю, что она царица Египта, словно он в этом сомневался. Постепенно, правда, он понял, что намерение было чуть другое: показать, насколько более развит Египет по сравнению с Римом. Цезарь не глуп, он готов был признать главенство в умении развлекаться или пускать пыль в глаза, но только не в организации самой жизни. Бывали минуты, когда он попросту тосковал по строгим требованиям аскета Катона и даже по римским законам против роскоши. Интересно, как повела бы себя египетская царица, потребуй от нее подчинения этим законам?
Попробовал спросить. Клеопатра некоторое время пристально смотрела на любовника, потом махнула рукой:
– Глупости! Требовать отказа от роскоши может только тот, кто не умеет ею наслаждаться!
А ведь она права! И в этом Цезарь убедился за время путешествия. Теперь уже появилась другая мысль: а как бы повел себя Катон, оказавшись в гостях у Клеопатры? Или, например, Марк Брут? Или старик Цицерон, столько желчи выливший на римских матрон, погрязших в роскоши? Оглядывая украшенный к ужину зал, ломившиеся от яств столы и снующих с блюдами слуг, Цезарь вдруг попытался представить вон на том стуле Марка Туллия Цицерона, подле которого вилась бы та стройненькая египтяночка с оголенной грудью