– Люди разучились довольствоваться малым, хадж.
Аль-Мансури с воодушевлением подхватил его слова:
– Многое утрачено, хадж, – вера, благодарность, благотворительность, очень многое, брат мой…
Хадж Али кивнул:
– Я тоже имел в виду, что люди утратили умеренность, веру и… и многое другое.
Касем почувствовал себя лишним, на него совсем не обращали внимания, а аль-Мансури тоже принялся рассуждать о прошлом, когда человек и один финик, и чашку воды, и ломоть хлеба почитал за благо, не то, что нынче:
– Деньги, каждый требует денег, – возмущенно говорил он. – Даже нищие и попрошайки уже не довольствуются куском хлеба насущного. Утром подашь, а он к тебе норовит вернуться и в полдень, и вечером… О Аллах, Аллах…
В пальцах хаджа Али быстро замелькали четки. Потом он вдруг остановился и обратился к аль-Мансури таким голосом, словно раскрывал ему страшную тайну:
– Ты только послушай, хадж, что я скажу тебе по поводу нынешней умеренности и благодарности…
В нескольких словах он описал образ одного крупного чиновника, который не то что не просит подаяния ломтем хлеба или одним фиником, а требует протекции для продвижения по службе. Или еще один очень большой; человек, который только и ищет возможностей, как бы забраться повыше, а еще третий, и четвертый… Все они трясутся за свое место и только и думают о том, как бы пробиться повыше… Он недовольно махнул рукой и снова принялся за четки, сказав при этом:
– Каждый попрошайничает, словно нищий… Помилуй и спаси нас Аллах!
Эти истории о золотом времени умеренности и благотворительности и о настоящем, полном алчности и корыстолюбия, как-то сближали этих двух людей, а Касем казался среди них каким-то неизвестным звеном, вырванным из времени и не принадлежавшим к определенному периоду.
Вошел слуга и накрыл стол для обеда в дальнем углу этой просторной комнаты. Следом за ним вошел человек, судя по всему, приехавший из деревни, в ветхой одежде, было видно, что он рад этому дому и его обитателям. На нем была черная джеллаба из грубой шерсти, на голове – чалма, на ногах – разбитые башмаки, которые он снял у порога. Грубой шершавой рукой он пожал руку Касема и его дяди и занял место около стола, сказав при этом по-крестьянски добродушно:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».