– А между прочим, мы тут все веселье пропустим!
– Экая потеря! – возразил Геннадий.
Приятели взяли его под мышки.
– А что, Генчик. Приглянулся тебе кто-нибудь из девчат, ась? Вот эта, как бишь ее, Люда – очень даже ничего, не находишь? Охохоюшки. Простоушка-хохотушка. Разве можно желать большего?
Так, говоря друг с другом, они вернулись в секцию, где уже творилось что-то невооброзимое.
3
– Привет, – как бы не веря своим глазам, подголоском вопросила Донарава Васильевна. – Вид у тебя какой-то потрепанный и расторопный, точно у загнанного зверька. Подрался, что ли?
В ярком и колком желтом свете сухое лицо Донары Васильевны казалось высеченным из материи пространства. На ней был бежевый слежавшийся халат, в котором она выходила в секцию уже на протяжении многих лет.
– Да ерунда, все в порядке. Просто я пешочком поднимался, – не сразу ответил он, приостановившись.
– А что, лифт не работает?
– Да нет, работает. Это чтобы крепче спать, так сказать…
– Ну-ну, – проговорила она. – Подойди ко мне.
Гуес, помешкав, подступил к ней. Она не спеша потушила окурок в банке из под кофе, заменившей ей пепельницу (теперь в секции она была единственным курильщиком сигарет), встала, приосанившись, и начала легонько поправлять воротник и капюшон на пуховике Гуеса. Он чувствовал, как отдавали тленным дымом ее костлявые руки, что так аккуратно скользили по его рукавам; видел ее опустошенные глаза, словно обласкивающие каждую складочку на его одежде, замечал ее то ли скрытую, то ли вздрагивающую улыбку.
– Спасибо, все в порядке, – нехотя отшагнув, сказал он. – Я хочу спать.
– У тебя точно все хорошо? Не забывай: ты можешь мне спокойно рассказывать о всех своих проблемах, какие бы они не были.
– Нет-нет-нет. Я устал. Все в порядке.
– Ну, тогда спокойно ночи, дорогой мой.
Он приветливо кивнул ей в ответ и, пятясь, боком вошел в секцию. Из-за большой протяженности секции казалось, что лампочка здесь светит тусклее, чем в санузле. К тому же сквозь окно на балкон вмешивался платиновый, холодный лунный свет. На минуту Гуесу показалось, что за окном идет странный ледяной дождь. Он ниспадал не каплями на землю, как это обычно бывает, а округлыми киселевидными прослойками, обволакивающими все выступы и выемки ребристых структур зданий, бальзамируя их окаменевшую плоть. Нездоровая, ирреальная действительность; сущий сюрреализм. Все предметы в секции, будь то старый набор обшарпанных стульев с насиженными подстилками и крохотными трещинами или громоздкий стол на четырех брусьях-ножках, под одну из-под которых была подложена картонка, сложенная вчетверо, – съёживались в смоге безвременья и вневременного распада. Посуда, допотопная и безыскусная, стояла кучками, кое-где виднелись календари с давно прожитыми датами, жирно лоснились мебельные плоскости с вкрапинами наклеек и еле заметных надписей и пылилась разное хозяйское барахло вроде швабр и металлических