Проводник. Возвращение зари. Его единственная книга чернилами света написанная. Сергий Горн

где стояли огромные сосны, у которых во всю длину ствола до макушек не было сучков. Идеально гладкие стволы, как колонны старинных дворцов Петрограда. И только чуть виднелась на поверхности кожи дерева шероховатость вечности. Чешуйчатые слои проступали на этой шершавой коже, давая понять, насколько деревья стары и неприступны к макушкам для человека; и только бензопилы яростно гудели, а дровосеки не задумывались и не ровнялись моим мыслям и рассуждениям, а падали ниже нулевой отметки человеческого достоинства или вочеловечения. Они были ослеплены банкнотами людской алчности. Но на миг подумать о том, что не они виновны вовсе в этом, а толстые рожи чиновников.

      Терпи, терпи, душа моя,

      до дрожи с капельками слёз,

      сверкающих в лучах, храня

      в себе игру хрустальных роз.

      Итак… Он заканчивает эти стихи игрой хрустальных роз, которых на нашей Земле не сыскать, не увидеть и не притронуться. Но их легко увидеть можно там, где бродит бешеный волк среди колонн деревьев. «Игра хрустальных роз» – игра, что значит движение, жизнь. Тут не найти теней отчаяния или какой-то надежды в долг. Здесь неостываемые желания дальше жить. Побывав там, он возвращается в настоящий мир, наделённый подобными желаниями дальше надеяться, любить и верить, что всё, несомненно, плохое уйдёт в забвение без возврата, оставив лишь в сердце честность, порядочность и доброту. Он знает – будут перемены. Но замысел в его необычном сборнике заложен совсем иной. Это поиск своего рая на Земле.

      Грусть в слиянии долгом с одиночеством преследовала до края семнадцатилетней работы над единственной книгой проводника, у которого знаний было-то и немного, но который просил непрестанно у Бога их, дабы отдать Его дар с прибылью. Поиск рая и частичек души своей продолжались в бесчисленных выпадах из реальности, где, он полагал, ему нигде не было места.

      Вот вижу, как огнём палимый

      лист жёлтый скрылся не в малине,

      хотя летел туда, а словом,

      толкаемый судьбой над кровом,

      упал на путь.

      Он так и хотел: палимый небесным огнём, упасть в малину, чтоб там остаться до весны, затем чудесным образом прорасти и жить среди ягод, листвы и чего-то большего для покоя, но ветром судьбы был отброшен на долгую дорогу, не понимая зачем. Зачем ему падать на тяжёлую дорогу, вместо того чтобы остаться в обычной жизни? Но позже он поймёт дорогу ту, поймёт, кем он должен стать и где предстоит побывать.

      4

      Я с Пустынным познакомился у Люберецких прудов, или, как ещё это место называют, парком «Наташинские пруды». Я всегда там любил бывать и, сидя на свободной скамеечке подле воды, где дикие утки обосновали свои крохотные жизни, строчил в толстенький блокнот очередной рассказик, который, как всегда после написания, скидывал в ящик стола, за коим я нечасто сидел, а больше находился в сезонное время в этом парке. Печататься как-то не приходилось, да и времени не было. Всё работа и работа. Но пруды в выходные дни были в моём распоряжении.