Он рос бедным мальчиком, но хватало ему поесть чёрного хлеба с молоком и жареной картохи с луком. И попить иван-чаю с малиновым вареньем. А что до игрушек, то он любую деревяшку превращал внутри себя в нужную игру для веселья и детской радости. О школьных годах он особо не рассказывал, лишь вскользь касался воспоминаний, как был он тогда влюблён в одну девочку, которая на его некоторые знаки трепетного внимания относилась с отвращением и в лицо показывала своё холодное равнодушие, что приводило мальчика ко многим сердечным волнениям. Он их не выставлял напоказ, а тайно хоронил под слоем кошмарных снов на кладбище страданий, глубоко-глубоко в сердце своём, сыграв радостно панихиду стихами, пока однажды не превратилась эта влюблённость в тусклый и неузнаваемый силуэт во тьме страдающей безжизненностью ночи, окутанной тусклым светом предательской луны, где вечно мерещатся тени злобных созданий.
Учился неохотно он, а поэтому плохо. Ужасно плохо. Сейчас некоторым деятелям общественности нравится во многих беседах с экранов телевизоров сравнивать советские времена, напоминая о том, как же хорошо учили ребят в школах, образование было лучшее в мире. Но по его определению этого не подтвердишь и – да – не опровергнешь. Видно, парню не повезло. В школе его не понимали да и не хотели особо учить всем премудростям советского образования. По физкультуре, не напрягаясь, был лучшим в классе, но и тут, видно, автоматом ставили трояки. По другим предметам были сложности с пониманием, и если б учителя сделали хотя бы раз усилие и нашли подход к ученику, то б и жизнь прошла под известным вектором, а не петляла зигзагом с одной точки во множественно другие крайности. Нет плохих учеников, есть плохие учителя. И после тех оскорбительных фраз, которые часто распаляли обиды в детской груди, ему вовсе не хотелось находиться в той проклятой школе. Хотелось бежать, бежать, бежать и спрятаться там, где глаз человеческий не раскроет прибежище его единственного покоя детской радости. Хотя праздники школьные ему нравились. И готовился он к ним серьёзно.
Он желал, он любил поэзию, а то, что у него память была слаба и стихи читал, запинаясь у школьной доски, расписанной каракулями отличников-любимчиков, не имело значения. Любовь к вышнему внутри сильна, и никакая насмешка, в лицо брошенная, не могла затмить и пересилить тягу для пламени стиха, которая даст тепло и свет в темноте потерянным.
И вот случилось чудо, как помнит он, в тот год, когда ему исполнилось восемнадцать лет. Было утро, и восходящее солнце из-за горизонта, сквозь ветви деревьев протянув трогательные лучики к сердцу юноши, освещало большую часть комнаты с потёртыми, старыми обоями. В это время на лице у него проступили