Пауза. Журналист стряхнул пепел и продолжил:
– Вот… Ничего, пусть полежит, не надо его сейчас никуда… Ты на него потом сама посмотришь, подумаешь… Главное – осторожнее со словом. И… Всё это ещё как бы не совсем литература…
– А что тогда? – удивилась Писательница.
– Всё это больше просто отражение твоих ощущений… Похоже на Блока или Бальмонта, только в прозе… А Блок, Бальмонт – это, сама знаешь, что, – он сделал руками в воздухе круг и издал губами звук лопающегося мыльного пузыря.
«Надо взрослеть», – пришло в голову Писательнице.
– Ты как будто вешаешь на всё ярлыки – Мечта, Лирика, Жизнь, а за этим будто ничего нет. Ты не рассказывай мне все, я сам многое пойму. В рассказе нужна недосказанность. Нет, не то, когда ты ставишь многоточие и всё тут: многоточие – это тоже беда… Смотри, например, когда ты говоришь: «Чертовка-Жизнь покинула эту гостиную навсегда…» Зачем ты мне это говоришь, ты это покажи, и я сам пойму, что чертовка- Жизнь смоталась отсюда к чёртовой бабушке! Например, пусть в вазе, в которой уже давно высохла вся вода, стоят увядшие цветы, но они ещё до сих пор в целлофане. Тут понятно, а то «чертовка-Жизнь покинула…», а этот там сидит, колечки пускает… И ещё: пиши о чем-нибудь конкретном. Напиши, что ли, о его скрипке. Или о той квартире. И, может быть, объем у тебя больше получится.
«Кабан» придавил окурок в пепельнице и закурил новую сигарету. Писательница уже не прикасалась к своей трубке. Та лежала на столе; табак в ней догорал.
– А ведь самое страшное, что это чертовски серьезная вещь! – улыбнулся он. – По настроению, разумеется. Рассказчик там, знаешь ли, такой зловещий, так и кажется, что он берёт так тебя за грудки и… – Щукин, выкатив глаза, изобразил зловещего рассказчика, берущего читателя за грудки, – «Ну-ка дай я тебе расскажу!..»
Писательница захохотала.
– Мягче, чуть-чуть иронии. И всё будет в порядке, – напоследок посоветовал «кабан».
Писательница пришла к Профессору вечером и слабо постучалась в дверь. Тот открыл тут же, потому что уже долго её ждал.
– Привет… Ты как? – спросил Карницкий, хотя по усталому и расстроенному виду Писательницы сразу понял, что не очень.
Она посмотрела на него как-то тоскливо и, помолчав, тихо ответила:
– Дай мне войти и чуть-чуть отдохнуть, потом расскажу.
Профессор молча впустил её. Дальше она всё делала молча: разулась, сумку оставила у двери, зашла в ванную, умыла лицо и руки, потом на кухню, там налила стакан апельсинового сока и выпила его залпом. Затем попросила у Профессора копию своего рассказа. Получив его, она присела на кухонный табурет и уже веселее, но все же с какой-то печалью в голосе произнесла:
– Теперь можно начать. Ну… Со мной не все так безнадёжно – безнадёжно с рассказом. Писать я умею…
– Я так и думал, что