Огнем безумным и беззвучным,
А в стеклах отразилось зарево
Изломом дрогнувшим и скучным.
Душа осталась равнодушною,
Ей не хватило взрыва света,
Все буйство красок ночью душною
Осталось там, в далеком где-то.
Мы попались
на удочку с яркой наживкой,
Зазвучавшую флейтой
в руках крысолова,
Мы пытались застрять
в отчужденной ужимке,
Мы пытались обрушить
значение слова.
Век огромен и мрачен,
каждый день в новой роли,
Каждый миг
озабочен проблемой своею,
Мы попались на удочку
страха и боли,
Страх слабеет с годами,
а боль все сильнее.
И внезапные судьбы
судьею ненужным,
И забытые крахи
блиставших формаций…
Мы попались на удочку,
словно на ужин,
Мы попались…
И боль…
И восторг папарацци…
Просыпается мир
застывших форм
Золотистым сияньем скола,
Обрывается
завтрашний горизонт
Непонятным значеньем слова.
Свет пытается
грани отшлифовать
Сквозь бесформенные понятья,
Миг ломается,
возродившись вспять
Чрез сомнения и объятья.
Жизнь прошедшая
огоньком свечи,
Стылой звездочкой-одиночкой,
Торопливостью
ста шагов в ночи,
Непогашенною отсрочкой.
Просыпается
миф усталых форм
Бесконечностью снов крушений,
И кружение
обреченных фор
Не способно принять решенье.
Ночная птица
пролагает путь
Пунктиром
через звезды в неизвестность
И нашу
нерастраченную нежность
Уносит
в неизведанную суть.
И тишина,
нарушенная ей,
Воистину
блаженна и безмолвна,
И прошлое
заведомо условно,
Как будущность
незавершенных дней.
А тьмы объятий
тягостная жуть
Сгущает тени
сладостной аферы,
В которой
страстным отраженьем веры
Ночная птица пролагает путь.
А по утрам
он стоял на голове.
Непонятно зачем, но стоял.
А вообще-то
голов было две.
После