К самой Адельгейде этот упрек не относится. Она черпает силы в своих женских чарах, без зазрения совести используя их в своих политических и экономических целях. Эта красавица-вдова ловит мужчин на крючок. Сначала Вейслингена, потом его оруженосца Франца. Даже соратник Гёца Зикинген не может устоять перед ней, теряя голову на одну ночь: «ошибка, сделавшая меня богом»[277]. В финале Адельгейда оказывается перед тайным судилищем. Палач закалывает ее со словами: «Господь, такой красивой ты ее создал, отчего же ты не сделал ее еще и доброй?»[278]
При более внимательном рассмотрении можно заметить, что действие этой трагедии развивается за счет возникновения и разрыва любовных отношений. Сначала благодаря Марии Вейслинген возвращается к Гёцу. Но связь с Марией рвется, потому что Вейслинген подпадает под чары Адельгейды и переходит на ее сторону. Покинутая Мария пленяет Зикингена, но тоже ненадолго: после того как Адельгейда отвергает Вейслингена, ее следующей жертвой становится Зикинген. Проигравшая в этой любовной игре – Мария. Она не может удержать ни Вейслингена, ни Зикингена – они оставляют ее ради Адельгейды.
В том, что именно Марию, сестру Гёца, Гёте делает неудачницей в любви, есть, вероятно, особый смысл – ведь его собственная сестра, которая так сильно помогла ему в работе над пьесой, тоже неудачница в его глазах.
Позднее в своей биографии он рассуждает, почему Корнелия была физически столь малопривлекательна. Он упоминает, что «кожа ее редко оставалась чистой», что ее высокий, очень выпуклый лоб производил «неприятное впечатление» и что в целом «чувственность была вовсе чужда ей»[279]. Вероятно, по этим причинам ей не удалось пленить юношей, которые нравились ей самой. В этом заключалось ее несчастье, и оно тяготило ее тем больше, чем яснее она осознавала ценность своей личности. «Но как я могу стремиться к счастью, если во мне нет той привлекательности, что вызывает нежность?»[280] – пишет она в своем тайном дневнике. При этом брата она притягивала «как магнит». Их связывает тесная, доверительная дружба. Ей он доверяется и в период «развития физических и моральных сил». И, безусловно, само собой напрашивается часто высказываемое подозрение в том, что Гёте испытывал инцестуальное влечение