Любимой его темой была экономическая программа академика Абалкина. Интервью с Абалкиным и Гайдаром печатались на разворотах в самой читаемой газете того времени – «Московских новостях». У стендов с наклеенными газетами на Пушкинский площади ежевечерне собирались пожилые политологи для обсуждения судеб Родины. Федорович ходил туда каждый день.
– У пенсов своя собственная тусовка, только они об этом не подозревают, – говорили хиппи.
Слово «тусовка» было тогда новым и на письме выделялось кавычками.
Однажды я видела, как Федорович поймал на улице молодого человека. Тот обогнал – «подрезал» – его на переходе у светофора, но Федорович такой наглости не спустил. Он нагнал парня у кромки проезжей части, загородил дорогу и произнес воспитательную речь.
– Молодой человек! – сказал он вкрадчиво.
Тот всем телом выразил готовность, раз уж попался, претерпеть до конца.
– Вы, наверное, живете в отдельной квартире?! – продолжил Федорович.
Парень открыл рот, не нашелся, что ответить, и виновато кивнул.
– Сразу видно, что у вас нет привычки учитывать интересы других людей, – удовлетворенно заключил Федорович и сделал королевский жест рукой, отпуская виновного.
В другой раз он до слез обидел мою маму, заявив, что ее отец, мой дед, вероятнее всего сотрудничал в 30-ые годы со сталинскими палачами, за что-де и получил потом «отдельную квартиру». Дедушка умер всего за несколько месяцев до этого разговора. Рана была свежа, оскорбление ужасно. Мама не смогла объяснить, что в 30-ые дед был еще слишком молод, чтобы с кем-либо сотрудничать, и что его собственного отца расстреляли перед войной как «врага народа» (позже угрюмо реабилитировав). Она просто разрыдалась и больше никогда с соседом не разговаривала во время своих визитов. Несколько недель спустя Федорович пытался передо мной за это извиниться, но вместо извинений начал объяснять свои мотивы и только нагромоздил еще больше оскорблений.
Я въехала в коммуналку в 19 лет. Детство кончилось как-то резко – ушло и забрало все свое с собой. Сначала умерла бабушка, мама погрузилась в депрессию, потом кончилась школа, я поступила в университет, мама разменяла квартиру, через два месяца умер дед и почти сразу перестала существовать страна. Я чувствовала себя не то чтобы одиноко, но порядком обескуражено.
Однажды ночью из любопытства пошла пешком в одно из нескольких работавших по ночам кафе. В пельменную на Лубянке. Шла туда больше получаса по темным улицам, дошла, взяла порцию пельменей с маслом за 32 копейки, съела ее за стоячим столиком, разглядывая публику. Ночные посетители оказались хмурыми мужиками средних лет. Основной контингент был,