Эдвине плакал, не издавая и звука, как это треклятое помещение. Стены давили на меня и казались узкими, уже любой одежды.
– Что с тобой такое? – спрашиваю, улыбаясь ему, стараясь осознать, что там всё-таки за моей спиной. Я начинаю чувствовать, как мои глаза разъедает мрак, тот же, что и съел всего моего брата только что. Не сказав мне ни слова, Эдви несётся вперёд, несётся к тому полотну, свисающему с мебели этой своей невероятной красотой очертаний. И лишь одно единственное слово, сорвавшееся с его губ, проясняет мне всё происходящее сейчас:
– Мама! – я не мог видеть его слёз, водопадом стекавших с глаз, а после и по мягким ладоням, прижимавшимся, трясущимся от страха. Не мог слышать его всхлипы, его надрывный плач, зовущий её, ещё не скорбящий, но раздирающий мои уши. Но я мог обернуться, и это было единственным, что я сделал. Дальше ноги сами отправили меня к ней, я шёл и не видел ничего, нет, я даже не шёл, а просто плыл в чернильном океане слёз своего брата: его крики стали шумом бьющегося о берег прилива, а мои холодные пальцы – камнями, желавшими упасть и поселиться навсегда в этих его слезах, пытаясь приглушить что-то, чего я ещё не ощущал… Чего не хотел дозволить чувствовать и ему. Только что он смеялся, ел тот солнечный фрукт, только что он дрался со мной, заставлял весь день меня делать всякие глупости… И вот я здесь, смотрю на великолепный ужас, невозможно быстро порвавший его сердце! Мне не было так больно, пока я сдерживал свои эмоции, пока руки мои, пока пальцы-камушки не утонули в пене её белоснежных вымазанных кровью волос. Я увидел лицо своей мёртвой мамы. И медленные-медленные крапинки слёз солёными дорожками очертили мои бледные щёки. Розы – её вспоротое тело, краски – её алая кровь, сама картина безумно красивой и такой холодной, такой прекрасной женщины не стоила её смерти. Она была дорога нам живой, но теперь пустой взгляд, смотрящий мне в душу, не имел никакой цены. На секунду в моём сознании даже поселилась мысль о том, как она посмела вот так нас оставить.
Вскрытые вены на её руках всё ещё кровоточили, это был медленный процесс, но я достаточно насмотрелся, чтобы заметить. Жуть происходящего перекрыла пелена этой алой жидкости, что и у гентас, и у готтос, да даже у обычных людей была одного цвета.
Я разбирался в анатомии лишь на уровне начинающего, изучал в тайне книги по медицине в нашей библиотеке, но то не просто из любопытства, я хотел правильно рисовать человеческое тело, потому часто составлял наброски, долгими вечерами осматривая очертания рук, ног и всего человека целиком. И так как это были книги по медицине, там встречались иллюстрации внутреннего строения человека.
Розы из её живота, бледность её окоченевшего тела – обо всём я читал, никогда не подозревая, что это может коснуться и меня самого. Мою семью.
А может это я всему виной? Мне же нельзя было трогать эти книги… Не уж-то они прокляты нечистым? Одним из тех, кто порочит имя Богини? Виновата ли наука, которую я для себя открыл, проделки ли то преднамеренного наказания за непослушание моё? Бред ведь, я знал,