– Могу я присесть? – неожиданно спросил меня хрипловатый, немного старческий голос, что от неожиданности слегка напугал меня, но не смог выбить из состояния практически свободного падения прямо в мягкое облако спокойствия и безмятежности, опасно граничащую с безразличием и даже апатией.
Этот голос принадлежал старику, нет, не совсем старику, но человеку явно пожилому. На вид от сорока до шестидесяти лет. Опирается на самодельную трость, бывшей когда-то обычной палкой. Зачем он захотел присесть во всю эту грязь, в которую я в порыве отчаяния и истерики влетел? Хочет утешить? Помочь? Такие шутки совсем не смешные! Незнакомые люди никогда друг другу не помогают даже обычным сухим одобрением. Знак плохого тона в городе, где главное правило выживания – ненавидеть другого. «Что же тебе тогда от меня надо?» – подумал я, но отвечать на вопрос не стал. Впрочем, моего разрешения ему и не требовалось. Старик и сам без всякого приглашения присел рядом.
– Впервые побывал на казни? – свой первый вопрос он задал после пяти или, наверное, даже десяти минут молчания. Из-за совершенно какой-то невероятной безмятежности я совершенно терял счет времени. Я мог бы просидеть тут в этой луже целый день, ни есть ни пить. Лишь бы только это состояние никогда не прекращалось.
– Нет, – тихо, почти себе под нос мямлю, но старик услышал меня и тяжело вздохнул.
– Человек, что стоял с краю был твоим отцом?
В ответ я киваю. Наверное, на моих глазах в тот момент должны были навернуться слезы от одного лишь упоминания об отце, но на них не было и намека. Вместо этого я подумал: «Как он узнал, что он был моим отцом? Мы ведь даже не похожи…».
– Весьма отвратное представление, но устраивают их постоянно. Люди давно привыкли к такому. Относятся как к чему-то должному и само собой разумеющимся. Скорее даже как к развлечению, хотя я так никогда не считал и не считаю, ибо настоящий человек, человек с большой буквы, не способен на такое абсолютное проявление эгоизма, как радость по отношению к страданию и смерти другого человека. Это проявление истинной сущности тех, кого обычно называют людьми. На самом же деле они ими не являются и никогда ими не были. Безрассудное проявление жестокости – удел животных и безумцев, тех, кто потерял свой разум или тех, у кого его никогда не было.
Кажется, он говорил что-то важное и нужное, но говорил он это сам себе, ибо моя голова оставалась пустой и бесполезной. Всякая мысль покинула меня и хорошая, и плохая. А я наслаждался каждым мгновением безмятежности, освобождения от всех мирских тягот и забот. Старик, казалось, знал, что сейчас я не способен даже на самые простые мысленные процессы, поэтому либо вообще молчал, либо начинал