лица и запекшаяся на ранах кровь. Когда очередной камень, брошенный кем-то из толпы, достигал своей цели, толпу разрывало от злости и злорадства. Каждый хотел лично убить, но такое чувство у них возникало только в толпе. Дай любому в руки нож, поставь перед ним жертву, и они оба от страха обоссутся. Только в толпе, таких же пустых, каждый мог предать себе какое-то важное значение. Развлечение, к которому совсем недавно я относился равнодушно и спокойно, жестокая забава, придуманная для тех, кому не хватает острых ощущений в жизни. Когда петлю наделю на шею отца, а я вынужден смотреть на это, вынужден участвовать в этом, свой пассивностью поддерживая убийц, во мне закипела бешенная злоба ко всем, кто сейчас находился здесь. И я хотел, чтобы каждый из них сдох, как бешенная собака. Я хотел лично каждого убить. В этом все мы. Мы? Кто мы? С этого момента кто угодно, но только не я. А я не хочу быть больше человеком. Хочу стать кем-то большим. Лишиться эмоций, погрузиться в апатию, чтобы больше никогда не чувствовать страха, боли физической, боли душевной, тупой и глубокой. Быть высшим существом, только тогда, когда казнили моего отца, я еще не мог сформировать все эти мысли. Ко мне они пришли намного-намного позже. Меня, как человека, всегда учили радоваться чужому горю. Если это произошло не с тобой, значит это хорошо. Откуда я мог знать, что это плохо? Но если бы тогда я увидел, как кто-то из ликующей толпы вдруг упал бы и умер, я стал бы радоваться громче и сильнее всех. Смеялся бы так громко, что мой матери пришлось бы заткнуть мне рот, и даже тогда я бы не остановился.
Четверо приговоренных не опускали взгляда на толпу, зная, что ничего в ней не найдут кроме ненависти и гнева. Может быть, сейчас только я сопереживал им. Про мать я почему-то совсем забыл. Я отчаянно хотел поймать взгляд отца, чтобы сказать ему, что я все еще умею сочувствовать, но он не желал опускать взгляд ниже неба. Ни один из них не боялся умереть, приняв это, как неизбежность, и желали они только одного – как можно быстрее умереть, чтобы не слышать больше этого ужасного шума, но им все еще не было все равно. У каждого есть семья, деть, о которых они и думали сейчас.
Приговор был зачитан, но так и не был услышан, кроме самого читавшего, но и он развернувшись медленно ушел со сцены. На помост поднялся сам палач. Важная персона. Поднимался неспешно, наслаждаясь истерией толпы, так рьяно его подгонявшей. И вот он, тот самый момент, который все так долго ждали, но совершенно не ждал я. Момент, когда жизнь каждого немного удлиняется. Палач тянет рычаг, и пол проваливается под ногами его жертв. Тишина! Толпа не несколько мгновений замирает, пока падают тела… пока в агонии бьются… и когда замирают. Висят, безжизненные и уже никому не нужные. Гремит последний взрыв толпы, от которого закладывает уши. Сердце бешено бьется в груди, словно готовится выскочить и убежать. Все празднуют победу. На этот раз вместе с ними кричал и я, но в отличие от всех не от радости и злобы, а от своей беспомощности
