Я смотрю на её слепые бесчувственные окна. Они поют. Я ложусь на теплый летний асфальт. Они кружат в моей голове вокруг разрывающегося крохотного сердца, которое рвется к звёздам, и поют. Я закрываю уши. Поют. И тогда я начинаю орать. Не петь, не кричать, не визжать… Орать звук «А». Первую букву великого русского алфавита. Я ору бесконечно. Беспощадно. Вечно. Страшно. И они замолкают. И замолкаю я… Потому что охрип. И, удовлетворенный этим фактом – охрип наконец то, – встаю и иду домой… Дома я ложусь и лежу. Лежу тупо, лежу так, как будто меня нет, так, как будто это лежу не я, как будто я не лежу и вообще я не здесь! А где? А нигде… я кончился вместе с пачкой Салем. Зеленая пачка, клочок которой лежит в специальном кармашке моего бумажника, которое называется сердце. А Бумажник следует чистить, иначе он перестанет помещаться… Ему будет тесно. У вас бывает такое, когда вот здесь тесно? Значит, надо чистить… А утром позвонила она. Хотя как я понял, что утро, если я не спал, если я кончился? Наверное, потому что позвонила она. «Сегодня ночью так кто-то кричал! Я думала, что убивают. Так было страшно!» – сказала она… «Мне нужна зелень, укроп, кинза, лук. Помидоры, баклажаны, огурцы, сметана, майонез и два кило вырезки» – говорила она… «И еще селедку, свёклу, морковь и картошку» – она говорила… «Запомнил?» – говорила она… А я молчал… молчал. «Ну ладно, пока»… Так было всегда. Это была еще одна её привычка. И я молчал… потому что… потому что я не мог говорить. Элементарно мой голос не звучал. Эти чёртовы связки не смыкались. Они дрябло висели, и воздух с сипом проносился мимо них по ржавой металлической ободранной трубе моего горла… Я пошёл на базар. Написал список необходимых продуктов и пошёл. Никогда списка не писал, а тут пришлось, иначе как бы я общался с продавцами. Тыкал им списком в нос, они меня жалели и делали скидки. Думали, что немой. Накупил всего-всего и даже больше. От себя лично торт и цветы. И приехал. «Так, – сказала она, – цветы в вазу, торт в холодильник, овощи мыть, мясо перемалывать, зелень мыть и мелко резать. Вперёд!» Я молчал, а она говорила. Она ещё раз рассказала страшную историю про убийство и про то, как испугалась и не могла заснуть и полночи сидела под одеялом. Я всё это себе так ясно представлял и резал мелко зелень. Я всё это видел, видел своим пылающим воображением, как в кино. Я знал, как она боится. Со мной она боялась грозы… Она становиться горячей, её бьёт мелкая дрожь, она сажает тебя и сама садиться сверху лицом к лицу, обхватывая тебя руками и ногами, обжигая насквозь, и шепчет в ухо: «Я боюсь, я боюсь…». А ещё она никогда не спит одетой… И в общем, что тут ещё можно сказать… И всё заканчивается вместе с грозой. Она рассказывала… я всё видел, как в кино, но только хренов специалист по спецэффектам в моей голове вместо меня вмонтировал журналиста. И было здорово, что в этот момент я резал лук. Я всегда его резал, но сегодня меня просто прорвало. Я был в ударе. Это была Ниагара. Ниагара моя луковая… И вот стол
