– Намёк поняли! – закричали туристы с задних рядов автобуса.
– Арина, а это наш художник-сердцеед Тоха Одинцов. Не люби его. Он мне всех комсомолок с ума свёл, – продолжал секретарь, подталкивая парня к свободному месту за её спиной.
Девушка подняла глаза на проходившего мимо человека. Он, словно нехотя, улыбнулся навстречу её серьёзному взгляду.
Автобус предостерегающе фыркнул и покатил в степь.
Анатолий Одинцов тосковал. Он не смог бы ответить на вопрос: сколько же времени его душа пребывает в этом мучительном состоянии? В последние годы, после внезапного исчезновения милой соседской девчушки, которой он написал четыре письма из армии, такое с ним случалось нередко.
По натуре Анатолий был летним, теплокровным и чувственным человеком. Но ему хватало упругости, чтобы скрыть эти качества под маской иронии. Лёгким нравом он притягивал к себе людей. Быстро обрастал приятельскими связями и производил впечатление энергичного и обаятельного малого. Со стороны казалось, что Одинцов влюбчив, лёгок на подъём и азартен в любом симпатичном ему деле. Но люди редко вдумываются в суть живущей рядом души, обходятся абстрактными представлениями, которые рождаются из случайных фраз, порывов, и мало соответствуют истине.
О безмолвной внутренней стороне его натуры, грусти, которую он до сих пор испытывал, проходя мимо соседских ворот, никто из друзей не догадывался. Да и как могли догадаться, – не откровенничал, в душу к себе не пускал, ни одним намёком не проговорился. А среди посвящённых в историю с Алёной, были только мать да бабушка.
Алёна. Роскошная коса, гибкая талия, крепенькие ножки. Донская казачка. Девочка – магнит. Ему было лет шестнадцать, когда он до рассвета простоял у её дома, с трудом унимая первую неодолимую лихорадку. А потом этот её приезд в родительский дом, спустя год после его возвращения из армии…
При воспоминании об Алёне стойкое чувство вины поднималось в груди, как ядовитый шип, – отравляло настроение, вызывало прямо-таки презрительное отношение к самому себе. Почему не взбунтовался, раз и навсегда не очертил границу, переступать которую не вправе были бы даже самые дорогие люди? Побоялся обидеть родных. Не упрекал, не выказывал обиды – затаился. С тем и жил: с полынной тоской по Алёне и чувством непоправимой потери.
Одинцов во всём любил опережать других, но никогда не задумывался о том, что каждый его шаг – это попытка заслужить одобрение. Его подвижный ум импульсивно выдавал идеи, воплощать которые следовало не иначе, как стремглав. Что его откровенно тяготило – это монотонность в любом деле, отсутствие риска и остроты