Память воды. Апокриф гибридной эпохи. Книга третья. Артур Аршакуни

но не обычном, а весьма странном сне. Он подходил к нищенке сзади, со спины, и видел сначала ее плечи, по которым прыгали под порывами ветра черные волосы. Потом то ли дорога вильнула, то ли его повело в сторону, но он оказался не сзади, а сбоку, и увидел, что у нищенки на коленях чайка, и нищенка что-то делает с ее крылом, а чайка сидит у нее на коленях спокойно, выставив крыло, а вся чаячья ватага молча наблюдала за происходящим.

      – Излечивая птицу, ты окрыляешь свою душу, – весело начал Чжу Дэ.

      Нищенка повернула голову. И время остановилось.

      Это была Рада.

      * * *

      – Пресветлый, вызванный тобою центурион…

      – Зови, – Эмилий Лонгин раздраженно махнул рукой охране.

      Полог просторной палатки легата колыхнулся.

      Вошедший Пантера хорошо владел собой и ничем не выразил своего удивления, хотя в глазах его заплясали рыжие искры.

      Потому что легат Второго легиона, любимец солдат, покровитель и заступник, по приказу которого каждый из пяти тысяч легионеров не колеблясь шагнул бы в воды Леты, прославленный Гай Эмилий Лонгин предстал перед Пантерой обнаженным.

      – Садись.

      Сказав это, Эмилий Лонгин отбросил свиток, с которым расхаживал, и тоже сел.

      Перехватил взгляд Пантеры.

      – Жара… – вяло сказал он и прикрыл чресла полой туники.

      – Это верно, – согласился Пантера.

      Палатка легата, даже несмотря на размеры (а в ней можно было вольготно подкинуть и поймать пилум, не боясь за полог), не спасала от иудейского солнца.

      Они смотрели друг на друга. Командир и подчиненный.

      Тридцать лет – это хороший срок. За это время младенец вырастает в мужчину и вольготно подкидывает к солнцу своего ребенка. Что же говорить о двух мужчинах, избравших своим ремеслом войну и неплохо им овладевших, если этот срок исчисляется тремя десятками лет и еще не вышел?

      Командир и подчиненный.

      Жизненный путь Гая Эмилия Лонгина ни для кого не был тайной. Какое! Вся тайна умещалась на ладони каждого безусого новобранца, путающегося в ремешках калиг и не знающего своего места в строю. Дед его, простой ремесленник из Затиберья, выдвинулся в Первую галльскую войну и получил от Цезаря перстень24