– Зачем мы вместе? – почти срывается с уст. Я закрываю лицо ладонями и шумно втягиваю воздух. – Зачем мы смотрим старые фильмы каждую субботу в гостиной? Зачем мы обнимаем друг друга? Мне не кажется это странным, просто я не понимаю зачем мы всё это делаем. Зачем читаем книги рядом, в одной комнате, на соседних креслах или диване, положив голову на колени человека, с которым связали свою жизнь? Зачем мы поженились? Зачем стали родителями? Зачем мы занимаемся любовью? Это превосходно. Это приносит удовлетворение, но зачем мы всё это делаем?
– Всё в порядке? – Дайан касается моего запястья и я убираю руки от лица. Идеальная фигура, идеальные скулы, идеальный цвет глаз, идеальные волосы и, как она считает, идеальная жизнь.
Всё в порядке. Всё волшебно и у меня есть всё. У меня есть красивая, сексуальная жена, которая любит меня до крайности, хотя я не заслуживаю этого. У меня есть одиннадцатилетняя дочь, которая тоже любит меня и для которой я – отличный папа, потому что умею слушать и давать советы. Я бросил журналистику ради писательства, и теперь пишу один роман в три-четыре года, не спешу и не делаю ошибок прошлого. Большие гонорары от издательства и проценты от продаж заселяются на мой банковский счет, и это хорошо. Для любого было бы хорошо получать стабильный доход, но я получаю гораздо больше, чем школьный учитель или менеджер отдела продаж или грузчик сети дешевых ресторанов. Гораздо больше. И я не напрягаю извилин. Я не напрягаю мускул. Писать книги, – то есть придумывать истории, которые могут увлечь читателей: обычных людей с моей улице в пригороде или кого-то другого, например, грубую парочку из трущоб с орущим младенцем или офисных планктонов в высоких серых зданиях, не вызывает у меня никаких трудностей. И порой, очень часто, невыносимо часто мне кажется, что я не заслуживаю этого.
– Нам пора ехать, – говорит Дайан и целует меня в губы, страстно и возбуждающе, как в первый раз, будто нам в самом деле по семнадцать и мы прячемся за фургоном с мороженым в сумерках и видим лучи фонариков полицейских блуждающие по асфальту. Потом мы бежим сквозь кустарники, перелезаем через чужие изгороди, топчем чужие грядки и падаем, тоже вместе, в неглубокий ручей и мокрые, запыхавшиеся, взбудораженные происходящим целуемся и раздеваемся, не потому что мокрые, а потому что иначе закончиться это не могло.
Она целует меня и я закрываю глаза, и снова становлюсь семнадцатилетним мальчиком с больным сердцем и тонкими ручками, но это не важно, потому что мы вместе и мы плескаемся в том ручье, и только в такие редкие моменты я чувствую себя счастливым; наполненным любовью, а не рутиной.
– Ты любишь меня? – спрашивает Дайан.
Она расчесывает черные длинные волосы. Серьги сверкают золотом под люстрой. Моя жена садиться ко мне на колени и я вынужден, нет, просто обязан обнять её и руки автоматически реагируют на ситуацию: обвивают её вокруг талии, как щупальца. Человек – это раб бессознательного. Я улыбаюсь. Такой усталой, протянутой сквозь день полный труда и пота улыбкой, будто я в самом деле могу от чего-то устать, кроме собственной жизни.
– Я люблю тебя.
Это – не лицемерие. Важной составляющей любых отношений является выпячивание своих чувств. Мы пытаемся поддерживать наши отношения на предельном уровне счастья, как и другие, такие же неблагополучные люди, которые в глубине сознания понимают своё положение, но не признают его. Я верю в угасающую любовь. Дайан не верит и боится того, что наш пыл когда-нибудь пропадет, растворится, испарится, и иссякнет свет в домике на вершине горы среди снега и бури, и скал, внезапно и скоро, и всё закончиться, словно не начиналось.
Предать доверие человека по-настоящему любящего тебя, чертовски трудно. Но можно, если ты подонок. Можно, если ты несчастен. Можно, но это вовсе необязательно, если ты еще способен справляться с грозовыми тучами, если ты еще рассекаешь руками порывы ветра и представляешь себя аэропланом, и еще не упал, еще не сгорел, еще можешь дышать и думать о чувствах других.
Я смотрю на любовь всей моей жизни и больше не замечаю прекрасных, удивительных черт лица, которые я видел много лет назад. Дайан не изменилась, она не постарела, кожа её не сморщилась и порой мне кажется, что она стала только прекраснее. Проблема в другом. Изменился я. Да, это больно понимать и принимать, ведь где-то бродят мысли, что так быть не должно. Я хочу чувствовать что-то, глядя в её изумрудные глаза и целуя в губы, и хочу, чтобы слова любви были искренними, честными и хочу прикоснуться к её груди, там, где сердце и понять, что там только я и я это заслужил. Но я не могу. Я больше не тот парень в ручье, за фургоном с мороженным, с шальными идеями. Я иссяк.
Можно