И он раздался.
И он раздался, да еще так мощно, что Чагин невольно дернулся, чтобы нащупать края одеяла, но не нащупал, потому что одеяла, естественно, не было. Был лишь условный рефлекс замкнутого мужчины, привыкшего с самого детства надеяться, что любой страх, любая проблема пройдут стороной, если посильнее закутаться. Но они не проходят. Ничего не проходит, – думал Чагин, – даже время, хоть и говорят: «время проходит». Времени, как такого, и не существует. Его нет, зато есть страх его потерять. Но как можно потерять то, чего не существует? Вполне легко. Нужно просто вообразить, что несуществующее на самом деле существует. Так, люди однажды и придумали нечто, способное помочь, куда-то направить, что-то подсказать. Секрет прост, – продолжал рассуждать Чагин, – стоит только поверить в свой талант, например, в его наличие, как он тут же откуда-то да и появится, зародится сам собой. Не всегда, конечно, получается, но все же получается. Сила мысли есть вера, помноженная на любовь и разделенная на ноль. Арифметическая бессмыслица, неопределенность или бесконечность – не важно. Стоит только внушить себе, что времени нет, что стареет тот, кто живет, что рождения нет, а есть лишь одна смерть, что стакан на половину не пуст и не полон, а вовсе не стакан, который, впрочем, все равно переживет тебя, твою семью, твой род, потому что стекло не умирает, как вдруг ты найдешь себя в театре, сидящим на галерке, уставившимся на двуспальную кровать в центре сцены и прячущимся за вымышленным одеялом и горой из софизмов.
– Времени нет, – проворчал Бриос. – У меня нет времени тратить свой сон на любование твоим храпом!
Он сдернул одеяло, поднялся и недовольно посмотрел на хихикающую публику.
– Что? Это вам не театр, где только и толкуют об умном да о великом – это жизнь! Тут можно и в трусах походить, и в майке, ничего страшного.
Публика захихикала еще энергичнее.
– Ну, знаете!… – Бриос пригрозил кулаком. – Мало того, что жена храпит, как старая электростанция, так еще и вы тут! Ааааай…
Бриос повернулся к зрителям спиной и, подойдя к изголовью кровати, выудил из тайника стакан и бутылку виски. Продолжая так и стоять, он налил себе почти до краев и большущими глотками все выпил. Потом повернулся обратно.
– Лучшее снотворное, – сказал он и помахал бутылкой. – Только чрезмерное употребление приводит к еще более чрезмерному употреблению, что делает из творческой натуры натуру уже свинскую. Но мне это не грозит. Таким людям, как я, вообще ничего не грозит, понимаете? – Бриос подмигнул и налил еще. – Вообще, в жизни бывает так, что сидишь ты на своей ветке,