– Ну, ты и горазд поспать! Я уже хотел тебя идти будить, братишка. Присаживайся к нашему шалашу. Пивка или водочки? ― хлопнул друга по плечу Костя. Он, кажется, уже успел «причаститься».
– Не прикасаться к спиртному без моей команды! Сейчас я положу из этой сиротской сковородушки яичницы на ваши тарелки, и тогда можно будет и выпить. Коллегиальность, господа, коллегиальность и иерархия. Что у нового поколения тормозов совсем нет? Перед вами мужчина в возрасте, разменявший пятьдесят пять лет, а вы в его присутствии собираетесь устроить попойку, забыв, понимаешь, всякие приличия, – прикрикнул шутливо на Костю Мельников.
– Ладно тебе, Петрович, – рассмеялся Константин. – Какая иерархия? Ворчишь – это верный признак старения. Я про эту иерархию еще, когда на заводе работал, наслушался. Заводские старожилы нападали на молодежь, мол, какая-то она не такая пошла, эта самая молодёжь. Вот в наше, мол, время было, о-го-го – вот это молодёжь была! Потом эти люди, которые нас хаяли, старели, уходили, и та самая молодежь, которую они хаяли, уже сама постаревшая и заматеревшая, в курилке заводила ту же бодягу: мол, вот в наше время была молодёжь.
– Да, шучу я, племяш, шучу, – ответил Мельников, неся шипящую сковороду к столу. Кладя большие порции в тарелки Кости и Дмитрия, он продолжил:
– А ты, дорогой Константин, по сути, произнёс сейчас спич из Экклезиаста. Налей-ка мне крепенькой.
– Что за зверь такой Экклезиаст? – с интересом спросил Костя, разливая водку в рюмки.
– Это из Библии, о том, что ничего в мире не меняется, только внешние признаки, – ответил Мельников. – Давайте-ка, за вас за молодых и выпьем.
Позже они сидели в уже прибранной гостиной, пили кофе, курили. У эркера на подставке стояла картина, накрытая плотной тканью. Костя, оглядев гостиную, удивленно спросил у дяди:
– Дядя Володя, я только сейчас заметил, что в твоей квартире нет ни одной картины кроме этой, накрытой простынёй. Помнится, в мой последний визит к тебе, все стены были в картинах и офортах. Куда они подевались?
– Что подарил, что продал, – ответил Мельников. – Все свои угасающие силы бросил на работу вот над этой картиной.
Костя произнеся: «Шедевр?» – встал и пошёл к картине с явным намерением снять с неё простыню.
– Тихо, тихо, стоп! – привстал с кресла Мельников. – Никто не имеет допуска к этой картине, кроме меня.
– Не понял? – остановился Костя. – Что за условности?
– Остынь, Константин, и присядь, – сказал Мельников, и Константин, недоуменно поглядывая на дядю, вернулся в кресло, с удивлением уставившись на него.
Мельников раскурил трубку. Заговорил он после долгой паузы.
– Бзики есть у многих, а у художников они у всех. Иногда довольно странные, и экстравагантные, но не буду об этом. Достаточно прочитать хотя бы о Дали и Босхе. Мой бзик, свою давнюю идею фикс,