Пришлось мне и Серёже сидеть дома. Развлекались, как могли. Магазинных игрушек у нас не было, и мы их делали сами. Спичечные коробочки служили нам тележками, костяные бабки (суставные кости ножек поросенка или взрослой свиньи) становились конями, а две спички – оглоблями. Сбруи, хомуты и вожжи изготавливали из крепких ниток, что требовало не только умения, но и большого терпения.
В пустой коробочке можно было возить небольшой грузик или посадить туда живого таракана, предварительно закрыв её. Когда повозки неудачно сталкивались, и при этом рвалась упряжь, мы с удовольствием снова терпеливо ремонтировали её или изготавливали новую.
Вместе с сильными морозами нас одолевал и голод. Помню, как все сидели за небольшим некрашеным столом. На нём горела керосиновая лампа, а мы с удовольствием ели варёную картошку в мундире. Ещё горячую, мы очищали её, перекидывая с руки на руку, и запивали ледяной водой, принесённой из холодных сеней. Вода в стоящей там деревянной кадке обычно покрывалась сверху тонким слоем льда, и, чтобы её зачерпнуть, приходилось сначала проламывать железным ковшом тонкий ледяной панцирь. Зато, как вкусно было запивать ледяной водой, ломящей зубы, уже очищенную картошку, посыпанную сверху крупной солью!
После ужина Анастасия обычно начинала хлопотать возле плиты, пытаясь что-либо сообразить нам на следующий день. Катя мыла посуду, а потом садилась ближе к керосиновой лампе, доделывать ещё невыполненное школьное задание. Я и Серёжа начинали играть на деревянном полу.
Ложиться спать приходилось рано, чтобы Кате успеть на занятия, а Анастасии – на работу. Мне и Серёже вставать рано было не нужно. Улёгшись на тёплые фуфайки, постеленные прямо на полу, мы, как всегда, тихонько переговаривались между собой, а красный свет огня от раскалённой буржуйки и тёмные углы комнаты давали пищу для наших ночных разговоров.
Очень ярко и зримо запомнилась одна из таких ночей. Тогда, после того, как погасла лампа и наступила тишина, мы услышали пение сверчка. Он поселился недавно и, видимо, окончательно освоившись, смело начал своё пение. Раньше он делал это осторожно. Едва начав, ненадолго замолкал, как бы прислушиваясь, и только потом продолжал дальше. Заслышав наши голоса или другой подозрительный шорох, молчал долго, пока мы не угомонимся, и не наступит полная тишина.
В ту же ночь сверчок запел, не обращая на нас внимания.
– Ишь, распелся, – промолвил Серёжа, – кажется, решил остаться. Понравилось ему у нас.
– А это хорошо? – спросил я.
– Конечно, хорошо! Вот если бы он ушёл, было бы нехорошо, не к добру.
– А какое он добро приносит?
– Ну, как тебе сказать? Просто так говорят: