Затем мы шли к небольшому стогу сена – здесь же в конюшне – и я вместе с дедом, взяв охапочку, клал её в ясли. Кряхтя, он насыпал овёс из большого мешка в ведро, которое потом ставил перед мордой коня. Тот сначала осторожно касался зёрен подрагивающими губами и лишь потом начинал медленно жевать.
А ещё у Щетининых была молодая корова. «Ну, – говорила бабка, – это, прямо, сущее наказание!» Бодаться любила. Хозяйку слушалась: та её выкормила, но остальных не признавала. Даже дед её побаивался. И, если Машку выпускали во двор, держал при себе плеть. Конечно, больше всех бодливую корову боялись я и мать, которой приходилось вместе со свекровью каждый вечер проводить дойку. Чувствуя её боязнь, Машка вела себя нагло: то пыталась подцепить острыми молодыми рогами материн подол, то опрокидывала ногой ведро с молоком. А доставалось снохе: и доить, мол, совсем не умеет, и к корове не знает с какой стороны подойти! Когда же приходил с работы отчим, бабка жаловалась ему и каждый раз заканчивала: «Никуды-ышная: ничего не умеет делать по хозяйству!» А собственно, где могла мать научиться вести деревенское хозяйство? В детском доме? Или на фронте? Поэтому она лишь отмалчивалась и виновато смотрела на мужа.
Но Иван жену не ругал: моя мать была красивой, статной и физически сильной женщиной. Помню, в юности, она в их шутливой возне на кровати без труда сталкивала его на пол, а потом, схватив в охапку, снова забрасывала на постель.
Настоящая была русская женщина-сибирячка, которая и «коня на скаку остановит», и «в горящую избу войдёт». Иван её любил и к жалобам своей матери особенно не прислушивался.
* * *
Наступила зима. Иртыш сковало толстым льдом, засыпало снегом. Весело и шумно местные мальчишки катались на санках с нашего высокого склона. Я же с завистью наблюдал за ними, стоя наверху: слишком круто было съезжать вниз для пятилетнего ребенка, и мне это строго запрещалось. Зато, когда у матери было время, она катала меня на санках по нашей улице, и я, подражая деду, кричал: «Но! Поехали». А подъезжая уже к своим воротам, грозно приказывал: «Тпру-у! Стой». Разумеется, при этом я опускал его «плохие слова», понимая, что за них мне здорово влетит.
А однажды мать взяла меня с собой на замерзший Иртыш, где все поселковые женщины полоскали в прорубях выстиранное белье. В тот день стояла морозная и ясная погода. Мокрое бельё было уложено на салазки большой стопкой, и надо было следить