в другие времена и при других обстоятельствах являлось для них необходимостью, с некоторых пор, когда появились возможность и предложение вести оседлый образ жизни, – а это также встречается среди калмыков, – стало жизненной потребностью и сладкой привычкой. У них очень своеобразные религия, язык и обычаи, и вряд ли можно ожидать, что пример соседей заставит их иметь постоянное место жительства. Дело в том, что нередко, как уверял меня калмыцкий священник, оседлый образ жизни не вяжется с религиозными принципами: например, если вы хотите летом заложить запасы сена, чтобы зимой оградить своих лошадей и стада от частого угнетающего голода, – это уже становится сближением с чужеродным для калмыков образом жизни. Мне пришлось увидеть лишь одно исключение из правил, но не в этих местах, а через год и у Астрахани, где я познакомился с калмыцким князем Сербечабом Тименевым,
28 правителем Хотоутовского (
Хошеутовского) улуса
29, который был по-настоящему оседлым: в его доме, возведенном с хорошим европейским вкусом, имелись гостевые комнаты, бильярдная, отдельная кухня и погреб; он собрал вокруг себя много слуг, большею частью калмыков, но в то же время его главным конюхом был немец по рождению. Дом вместе со всеми необходимыми пристройками, кибитками и весьма импозантным калмыцким храмом, который построил князь, выглядел как довольно значительное поместье, куда привлекал каждого образованного путешественника простодушный нрав гостеприимного владельца. Мне было вдвойне приятно находиться здесь отчасти потому, что совершенно случайно в это же время в гостях у князя оказался г-н проф. Кристофер Ханстен (Christopher
Hansteen)30 из Христиании, – мы оба возвращались домой: он из Сибири, а я с Арарата. Князь Тименев (Сербеджаб Тюмень) получил звание полковника казачьих войск; эти войска более всего соответствовали характеру калмыков, поэтому к этой же службе были приписаны и калмыки низкого сословия. Нынче отставной полковник наслаждался в собственном поместье теми благами, которые он узнал и научился уважать, общаясь с образованными людьми; и эти блага цивилизации не противоречили свойственным национальному характеру естественным манерам и здравомыслию. Свой долг гостеприимства он проявлял к гостям со всей любезностью истинно образованного человека и абсолютной непринужденностью жителя свободной степи. И если князь что-то скромно предлагал нам или, проявляя простыми вопросами любознательность, обнаруживал свой ум, в то время как другие важно молчали, он иногда произносил фразу: поймите меня, господин профессор, я всего лишь простой калмык, который немного повидал свет. Его богатство, княжеское положение, военный чин, непосредственная связь с цивилизованной нацией если и не оправдывали избранный им образ жизни в глазах соплеменников, то хотя бы прощались последними; и как знать, если подобные примеры будут случаться чаще, не следует ли ожидать их влияния на народ? Но хочет ли этого сам народ, – уже другой вопрос.
Незаменимым
