Персонал комнаты наверху нес обычную вахту на палубе бесцельно дрейфующего корабля. Вартан, доктор Арасьян, мрачно сидел перед терминалом, удаляясь на перекур каждые полчаса, а то и чаще. Иногда к нему присоединялся Давид, и каждый раз об этом жалел. Содержание речей сердитого армянина касалось трех тем: прошлых академических заслуг, мирового жидо-масонского заговора и непризнанного мировой общественностью геноцида армян, приведенного в действие турками в начале ХХ века. Ни одна из этих глобальных мировых проблем не трогала еврейского сердца Давида (он вообще был безобразно аполитичен), но деваться было некуда, понимая, что откровения ученого кавказца некоторым образом демонстрируют доверие, которым он удостоил оппонента. И не оправдать его Давид не мог. В Давыдовском мире армяне смотрелись вполне приличным народом, а от божественного adagio Хачатуряна из “Спартака” его глаза увлажнялись и сердце замирало. Был еще академик Амбарцумян, великий астрофизик, актер Джигарханян и многие другие уважаемые интеллигенты; большинство из них, впрочем, предпочитало Еревану Москву. На фоне такого представительства слушать глухие монотонные монологи Вартана было удивительно и печально.
Ученая дама Алисон, поминутно откусывая от пухлого сэндвича, продолжала штудировать научные журналы и что-то записывать в свои толстые тетради, башня из которых, как прикинул Давид, должна была достигнуть потолка не позднее сентября. Взгляд ее, редко обращенный на Давида, был сух и безразличен: очевидно, непродуманно отпущенное им “энергетическое” замечание, надежно содержалось в архиве докторши под литером “хранить вечно”. Дородный Томас в наушниках, добродушно улыбаясь, быстро стучал по клавишам своего большого компьютера, должно быть, что-то моделируя. Иногда заходил Уэйн в белой рубашке и голубом галстуке и что-то пел Томасу, которому приходилось на это время снимать наушники, принимать деловой вид и кивать. Технолог Ванг большую часть времени был в местных командировках, собирая сведения о процессах.
Как-то, гуляя по компании, Давид заглянул в нижнюю комнату с надписью “Исследования” и обнаружил там только Криса, возбужденно разгуливающего между пустыми столами и белой доской, на которой он писал и стирал какие-то загадочные формулы. На вопрос Давида о причинах немногочисленности