– Ай-ай-ай! Беда-то, какая, у человека, товарищи, – продолжила она громко. – С виду не старикашка ещё, а за такое старьё зубами цепляется. Да твоими тряпками, дядя, полы стыдно мыть. Хочешь я тебе сейчас дюжину турецких плавок одноразовых куплю, а то смотреть на тебя страшно, так ты распереживался? Тебя ж кондрашка сейчас хватит. Успокойся, успокойся, пожалуйста.
Она подмигнула девушке, та икнула и растерянно хихикнула, а воровка прошипела напористо и зло:
– Отпустил руку, дурак.
И Караваев почему-то покорно отпустил её руку.
– Вот так лучше будет. Свидетели у тебя есть, дядя? Врубаешься в ситуацию, недоумок? Я, да ты, да водитель, ещё ребёнок, но он не в счёт: он крот наполовину. Тут всё не в твою пользу, придурок. Понял? Так, шо, дёргай, давай. Противно на тебя смотреть, раздолбай. Уши не надо развешивать, искатель чемоданов. Ну, ты, шо, не понял? Не обламывай мне мой бизнес. Да, шо ж это такое, а? Упёрся, как баран! Свали поскорее с моих глаз! Люди, гляньте-ка на этого барбоса небритого! ― заключила раздражённо она.
Караваев, задохнувшись от ярости, смог, только выдохнуть «Ах, ты…», но тут, как из-под земли появились два дюжих амбала с одинаковыми печальными бульдожьими мордами. Они без лишних разговоров заломили ему руки за спину, и повели вверх по аллее, как тараном, разбивая плотные ряды людей его головой.
Через некоторое время «близнецы» отпустили его. А он, захлёбываясь от обиды, попытался объяснить им, что с ним произошло, но один из них положил тяжёлую руку ему плечо и устало сказал:
– Не лезь, батя. Можешь ненароком железа в организм схлопотать.
А второй добавил:
– Потерял – не плачь, нашёл – не радуйся.
Амбалы растворились в толпе, а Караваев остался стоять, чуть не плача, посреди шевелящейся аллеи, чувствуя себя абсолютным нулем. Скользкой змеёй его душила обида: какая-то мерзавка, действуя с наглым смешком, будто он и не человек вовсе, а червяк какой-то, которого можно просто раздавить, втоптать в грязь, унизила его и оскорбила второй раз за день, обошлась с ним, как с презренным жалким ничтожеством, не имеющим никакого права голоса! Никогда ещё за всю свою жизнь он не был так унижен и оплёван. Настроение и так неважное упало до нулевой отметки. Ощущение безысходности, бессилия, бесправности охватило его и, как следствие возникла апатия, усталое равнодушие, злость и усилившаяся внутренняя тревога.
Кто-то осторожно коснулся его плеча. Он, вздрогнув, обернулся. Перед ним стоял гладко выбритый старик в старом, но чистом костюме, на лацкане пиджака был прикручен институтский ромбик и пионерский значок.
Погладив его по плечу, он участливо произнёс:
– Не расстраивайтесь, товарищ. Я всё видел. Моему возмущению и негодованию нет предела! Это полнейший либеральный беспредел, товарищ! Вот он – злобный оскал капитализма! Вот такие вот «господа», как эта гадалка, хамка и мерзавка под бандитской защитой мнят себя, понимаешь, хозяевами жизни. Но они не догадываются, что роют себе яму, которая их же и поглотит.