– Ну вот, как всегда, – расстроилась Валентина Матвеевна, – Борис ни свет ни заря прочь из дому, теперь вот ты за ним, а нам с Анечкой снова одним сидеть? Нехорошо получается?
– Так и вы куда-нибудь сходите, – нашелся Федор Константинович.
– Разве что с тобой, – парировала Валентина Матвеевна, – но ты же нас не приглашаешь?
– Нет, не приглашаю, – спокойно согласился Федор Константинович, – но вы и сами сходите, не пожалеете.
С тем он удалился.
Валентина Матвеевна и Аня переглянулись, недоумевая. Ни в какой музей они, конечно, не пошли, и остались дома. Аня так уставала на работе, что по выходным ей уже не хотелось никуда ходить, тем более, нужно было привести в порядок гардероб, постирать, прибраться в комнате и отдохнуть, почитать, наконец. Она вдруг и с удивлением обнаружила, что с тех пор, как приехала сюда, не прочла еще ни одной книги. Какие-то постоянные заботы, волнения, огорчения и прочее незаметно растаскивали ее время по мелочам, так что на книги – ее любимые книги – совсем ничего не оставалось. А с тех пор, как вышла на работу, и говорить нечего: времени едва хватало даже на собственного мужа.
И вновь мысли Ани приняли не самый приятный оборот. Она снова расстроилась, вроде бы без причины. Она уединилась в комнате, и предалась своим горестным мыслям вся без остатка, пытаясь разобраться и понять, что же произошло и происходит. Отчего вдруг исчезло то ощущение безграничного счастья, оказавшееся таким мимолетным? Отчего? Все тонуло в каком-то вязком болоте, которое поглощало все самые светлые и радостные минуты, превращая дни в одинаковые серо-зеленые пузыри.
Борис, ее Боренька, целыми днями пропадал на работе. Они почти с ним и не виделись теперь, только по вечерам. В доме царили чужие и чуждые ей порядки, под которые приходилось подстраиваться, снова теряя частички себя и тех отношений с мужем, которые так и не удавалось выстроить так, как хотелось, как она мечтала вначале: только вместе, только вдвоем, навсегда…
Она любила Бориса, очень любила, и ей все время хотелось быть вместе с ним – видеть его, прикасаться, держать за руку, обнимать, целовать и не только. Может быть, ей не хватало свободы в проявлении чувств, оттого, что постоянно приходилось помнить, что они не одни, и следить за собой, постоянно оглядываясь и сдерживая себя. И тогда глубоко запрятанная внутрь обида и неудовлетворенность прорывалась раздражением по другим поводам, по пустякам. И она высказывала Борису то, что высказывать не следовало, но что кроме него высказать было некому.
Говорят, что всякие чувства прекрасны только в развитии, а любовное чувство – в особенности. И Анечка, не отдавая себе в том отчета, болезненно ощущала это отсутствие развития. И оттого, наверное, испытывала какое-то смутное и неясное постоянное ощущение отсутствия чего-то важного. И тогда ей казалось, что счастья нет, хотя с виду все было – лучше некуда. И чего