Конфеты пузатыми бабочками упали в шапку с вытертой меховой подкладкой. Быстрым шагом, не посмев поднять глаз на гармониста, я прошёл мимо, в глубь перехода. А там пахло весной, и через минуту, когда глаза пообвыклись в темноте, я понял, почему: у люков теплотрассы, совсем близко к настоящей сырой почве, пробивалась трава. Хотя на поверхности, над эстакадой, уже совершенная зима…
***
К исходу ночи я едва передвигал ноги, замёрз, был голоден и совершенно не знал, куда идти. Но сквозь все эти ощущения и чувства, как сквозь весенний туман, на поверхность вырывалось ещё одно, новое впечатление: шагать по земле. Заснеженная слякотная почва упруго пружинила под подошвой. Чёрные комья липли на мои сырые ботинки, и каждый шаг вызывал в воздух запахи: мокрого, горелого, резиново-палёного. А вместе с ними – ароматы прелой земли и рождающейся зелени, как предчувствие очень далёкой весны. Наверное, порой я задрёмывал на ходу, и в такие моменты мне казалось, что время куда красивей, куда сложней и многомерней, чем мы знаем.
***
Я сбавил шаг у какой-то забегаловки – из её окон в пол вовсю лился мощный поток электрического освещения. Но внимание привлекло вовсе не это. Если бы не девушка в тёмной куртке, которая склонилась над столиком застекольного ночного бистро, – я бы и не заметил этой забегаловки.
Я подошёл ближе – буквально уткнулся в стекло. Различил коричневый, в мелкую оборку, подол её свитера, выглядывавшего из-под короткой куртки, рассмотрел узор на пряжке ремешка. Девушка читала; была так поглощена, что, потянувшись за бумажным стаканчиком, смахнула его рукавом. Вскинулась, озираясь в поисках салфеток, – и тогда-то увидела за стеклом меня.
Мне очень захотелось провести по стеклу ладонью – по гладкому, прозрачному, светящемуся лёгким аргоновым цитрусовым сиянием.
И тут, совершенно внезапно, девушка улыбнулась мне так, как будто давно за мной следила, и кивнула в сторону входа. А дальше произошло совсем уж невероятное: она поднялась со своего уютного места возле стекла, прошла между столиками к двери и приложила к считывателю свой пропуск. Дверь медленно отошла. И едва только щель достигла того размера, что я мог нырнуть внутрь, как я сделал это.
Тепло. Люди. Свет.
Остальное – потом.
Я наконец-то отгорожен от подэстакадной жизни. Всё. Остальное – потом.
***
Минуту спустя я сидел напротив странной девушки в кожаной куртке, пил очень горячий перцовый чай и удивлялся – в первую очередь, себе.
Во-первых,