Он немедленно отразил «удар», нанесенный ему ведущим, при этом лицо его (если, конечно же, можно называть то, что у него имелось, этим горделивым именем), словно слепленное из мягкого пластилина, оно расплылось в страдальческой гримасе человека, насмерть уязвлённого в самое сердце, да и вся фигура его поникла, приняв облик невинной жертвы. И эта поразительная его деформация явилась некой предварительной, но существенной частью приготовленных им ответных действий.
А ведущий, считая своё решение о выдворении хулигана с Игры окончательным и бесповоротным, схватил его как следует за плечи и принялся довольно энергично тянуть и подталкивать Гадажжёнова в направлении выхода, и одновременно он призывал ассистентов и операторов скорее помочь ему в этом нелёгком занятии. Но вертлявый пройдоха не дался так просто разделаться с собой. Намертво уцепившись за железный штырь Колеса желаний и извиваясь при этом, словно удав в объятиях дрессировщика, он не давал ни ведущему, ни подоспевшим ему на помощь ассистентам и операторам ни малейшей возможности хотя бы немного подвинуть его в направлении выхода. И при этом ещё наглец ухитрялся вопить и жаловаться, обращаясь всё к тем же зрителям, взыскивая у них справедливости:
– Товарищи, не оставьте одного с этими крокодилами, помогите! – орал и взывал он к ним голосом комиссара, избиваемого оголтелым белогвардейским офицерьём.
И всё это время неистовых усилий и попыток операторов с осветителями при самом остервенелом участии самого ведущего и его старшего ассистента дотащить стервеца Гадажжёнова до выхода, а потом, как тайно мечталось ведущему, пронести негодяя по всем тёмным коридорам Телецентра и, как последний, торжествующий, финал всех их непомерных усилий, выбросить негодяя на свежий московский асфальт. Но это, увы, были лишь одни наивные и розовые мечты ведущего, реальность же бытия оказалась, как всегда, жестока и безжалостно опрокинула всё это. Виновник происшествия своими отчаянными, задушенными криками и жалобами к зрителям не позволил осуществить этот замечательный план, созревший и любовно лелеемый в голове ведущего. И от этих его задушенных криков, и оттого что он без конца жаловался и то и дело обвинял его и показывал на него у Ведущего вдруг на нервной почве стало непроизвольно дёргаться веко правого глаза.
– Этот, который главный, – орал Гадажжёнов, – как вошёл, сразу цепляться, придирается, гад! Что ни скажешь ему, не нравится, у них Колесо – ломаное, а я отвечай! Теперь с Игры ни за что, гад, вырывает!
Но что особенно казалось обидным ведущему, что это его слезливое, насквозь фальшивое представление, к сожалению, находило живой отклик среди зрителей. И своеобразным заводилой и самодеятельным дирижёром у них был тот самый мертвенно бледный и свирепый ликом до сердечного