– Волк обедает с клиентами, полуночников покормит Сабина после театра, а с Питером надо что-то придумать… – Марта поинтересовалась:
– У тебя какие планы? Если хочешь, я тебе накрою холодный обед. Я еду в Сент-Джонс-Вуд, с тетей Кларой, помочь миссис Вере. Мы сводим детей в зоопарк, а она поспит… – сын изумленно отозвался: «Днем?». Ставя посуду на поднос, Марта сухо ответила:
– У нее погодки, Чарли три, а Эмилии два. Когда у тебя появятся погодки, ты тоже будешь спать днем, едва выпадет возможность… – Марта подмигнула сыну:
– Так оставить тебе еду… – Питер взялся за поднос:
– Я иду в библиотеку Британского музея, перекушу в городе… – это было не совсем правдой. Подросток утешил себя тем, что библиотека и музей почти одно и то же:
– Луиза живет в Сен-Джонс-Вуде, – напомнил себе Питер, – но мама поедет на машине, а не на метро… – он встречался с девушкой у метро, – и вообще, что я волнуюсь? Никто не запрещает нам с Луизой ходить в музей… – резко зазвонил висящий на стене телефон. Марта сняла трубку:
– Слушаю… – номер нигде не печатали, его знала только семья:
– Семья и Набережная… – поправила себя Марта, – может быть, Теодор-Генрих вышел на связь… – до нее донесся отдаленный голос, в ухо ударили короткие гудки. Марта не записывала личные разговоры:
– Но это похоже на междугородный звонок… – она попросила сына:
– Поставь завтрак в лифт… – кухню оборудовали подъемником, – и буди всех, милый, пора садиться за стол… – подождав, пока сын окажется в коридоре, она набрала знакомый номер:
– Звонили из Аккры, – технический отдел Набережной не подвел, – с центрального почтамта. Боргезе сейчас в Аккре, вместе с Адольфом, – Марта поморщилась, – Механик и Фельдшер сообщили о визите две недели назад. Сегодня они должны появиться в эфире… – еще раз сняв трубку, Марта велела:
– Соедините меня с Парижем и Тель-Авивом, прямо сейчас.
Календаря ему не давали, молчаливые охранники держали рот на замке, но Иосиф знал, что его арестовали две недели назад.
Он не мог, как Робинзон Крузо, делать отметки на стене камеры. Окошко в двери круглые сутки держали открытым. Иосиф навещал израильские тюрьмы:
– Арабы, отбывающие сроки, давно бы возмутились такими условиями содержания, – мрачно думал он, – здесь даже не завели ширмы для отправления естественных надобностей, как выразился бы Шмуэль… – Фельдшер запрещал себе думать о брате, о Еве и вообще о семье:
– Чем меньше я буду о них вспоминать, тем меньше шансов, что я проговорюсь о том, кто я такой… – дернув за цепочку, застегнувшись, он вернулся на койку, – пока я вообще ни слова ни сказал следователю… – он в который раз порадовался, что покойный мамзер, как Иосиф называл отца, запретил