Однажды Жанин зашла в церковь, внутрь, там было хорошо: прохладно и тихо… И так же быстро она вышла оттуда. На нее начали оборачиваться все эти мирные благочестивые старички и старушки и какие-то другие люди, которые встречались ей каждый день по дороге, которые до этого мирно переговаривались друг с другом… Которые и здесь составляли свое замкнутое общество… У церкви были стены, а у нее первоначально не должно было быть стен, потому одиночество в этой прохладе чувствовалось еще глубже.
Когда она сидела в Кельнском соборе или бродила по нему, стараясь «сфотографировать» глазами все, что видела там, и потом унести с собой впечатления, она не чувствовала никакой стены, между людьми – никаких стен, – они все были только странники, путники и незнакомцы…
Так было и в Сакре-кер4, белая Сакре-кер, непонятная Сакре-кер, она напоминала Жанин своими луковицами православный храм. Ей нравилась каждая ступень к Сакре-кер, каждый камень, который был вложен в Сакре-кер, Жанин нравилась ее устремленность в неб, и ее византийский купол, принадлежащий более небу, чем земле. И Жанин знала, что она только тень, легкая тень по сравнению с вечностью и величием невесты, и она принадлежала ей в тот миг: ей хотелось бы быть такой же прекрасной и блистающей снаружи, какой была Сакре-кер, такой же совершенной и чистой внутри, какой она была. А Жанин была только тень, но для этой тени не было никаких стен и никаких преград.
И потом монахини в белом запели своими стройными голосами, обращаясь к деве Марии, они были все в совершенном, белом, как сама Сакре-кер, и Жанин почувствовала, что она медленно лишается всего: тела, и страха перед стенами, и всех ее чувств, потому что даже ее сердце, оно оставляло ее, оно отлетало куда-то под купол вместе со звуками… Так было и в Монтсеррат5, высоко в горах, когда мальчики пели своими девическими голосами в храме, а черная мадонна смотрела на них сверху и на путников, незнакомцев, и на бесчисленные тени, которые приходили прикоснуться к великому с верой и робкой надеждой.
Святая в нише улыбалась и смотрела в никуда. Она протягивала ветвь в руке, что означала эта ветвь и что означала эта улыбка? Но и мадонны улыбались, розовощекие мадонны, обрамленные гирляндами цветов и окруженные упитанными младенцами, улыбались. Не улыбались Богоматери на иконах, на их щеках вместо румянца являлись иногда кровавые слезы, они скорбели, потому что знали, что будет дальше.
Жанин шла медленно и неровным шагом. Она как будто бы не обратила внимания на женщину, которая показалась впереди, катившую перед собой коляску. Обычный утренний ритуал – обмен взглядами и улыбка без всякого слова, – не состоялся. Жанин прошла мимо, опустив взгляд, не желая ни здороваться, ни улыбаться. В недоумении женщина даже