Непривычное для здешних дворов здание прямо посередине, хотелось отмерить, не равноудаленное ли от каждого жилого вокруг, но интерес потерялся еще на уровне созидания этой идеи. Тем более, привлекло иное: обычно именно эти, безымянные изящные горстки стройматериала, сложенного во что-то мнимой красоты ли ради, али из практической пользы, удалившемуся в себя обывателю неизвестной – изобилуют народным творчеством.
Маяковский с ЛЕФом, помнится, мечтал, что искусство выльется на улицы – что ж, во многом прав оказался; вот и дворник, которому, предполагаю, принадлежит право власти над пылью доброй половины дворов в округе, власть над пылью и грязью, важнейшими нашими следами, самыми заметными и не менее властными уже в свою очередь. Пыль – некогда кожа, грязь – всё остальное, чем пялюсь сейчас на желтый водоворот вокруг.
И дворник, в поддержку безумного фольклора, шел, метлу уверенно волоча по земле, да начитывал, удивляя блокадник-двор, стихотворение, местами – напевая, а иногда – забывая: «… наш путь! Стре-лой татарской древ-ней во-о-о-ли!… пронзил… нам! грудь!…», потом опять сбился, и вместе с еще не прозвучавшими строчками ушел, не обратив на меня внимания, на потеху голубям, пирующим последними, в преддверии ливня, солнечными лучами. Дворник, кстати, не был русским, но и я сейчас – не особо, ибо не мог, не мог вспомнить продолжения стихотворения, помнил только, что – это тот же! – кто «Кирпич, стекло, канава, свалка», ну, почти!…
Ведь поэзия наша, в ее звучании на современные рты, рты молодые, рты, жаждущие крови горячей и свою непременно обнажить, но не глоткой, а порезом скромненьким, ну, об осколок бетонной плиты ногу шваркнув, – слишком сытная поэзия из нас! Хоть бы чуть-чуть аскетизма добавили, не так чтоб в сапогах, но хоть в кроссах поношенных – остаться изваянием на прощальной постели. Хоть так бы.
Завидую дворнику. Он не факт что и слово «аскет» то знает, как минимум – на русском. А идет – и стихами подметает грешный наш асфальт.
Ведь нам, нам аскетизм – диета, нам – подкормить кошку, надоевшую богоборческим «мяу» – разбавить чан кармы щепоткою давным-давно не рисованного, – ибо сгинули уж тетрадки тоталитарной математики, невыносимой для любителей Ремарка, Экзюпери и Фицджеральда оголтелой гуманитарщины, – не рисованного плюсика; чтоб был, да светился улыбкой. Зияя застежкой в темноте. Возьмись да распахни, и вывалятся оттуда – все «ты», стремглав распустившиеся во все «она моя» жизни, во все блага её; откушайте, барин – о, нет, я не барин, какая я золотая молодежь, мы эту комнатку в кафе на пятерых арендовали, на пятерых эти суши-роллы-пицца-плазма-плойка-коктейли-лицадрузей-лицолюбимой-вайфай…
Недорого это на пятерых; мы, вообще – за коллективное!…
А кошки