– Вот ты, конечно, да, выглядишь слишком диким для слова «домашний». Тебе и впрямь только танцевать на колонах, можно сразу на Александрийскую пойти залезть, заодно Дворцовой дань отдадим —
– Нет. Хочу на мост, а не на мостовую, – стукнул кулаком.
– Хоти, а я пошел, – и мы раскололи едва начавшееся рукопожатие, я пошел по набережной, по другой, не по товарной ленте; Генка остался стоять, сам став гранитным изваянием. Еще немного пройду, и он прыгнет в реку, а, бессильный стать человеком, составит гранитную компанию костям, хозяйничающим дном реки.
Внезапно задумавший режуще подуть ветер напомнил мне: дурак, застегни куртку, не зря дома сказали, «одень», а ты еще и ехидно, самоуверенно поправил: «на-день». Но – лень совершать лишнее телодвижение; все равно потом расстегивать!
Пришлось, в угоду лени, начать неуютно горбиться, все еще выплывавшее из-за тучи-бинокля солнце ловя то одной рукою, то другой, то шеей, ржавеющей под натиском ускоряемого ветром времени. Не очень помогало, но лучше, чем ничего.
Пока – не самый сильный порыв, унесший мою душу к кончику иглы, но и там уже с полвека совершал прогулку, развозя по причинам ахнуть и охнуть иностранцев-ангелов, катер, пусть и золотой; душа вернулась, успев схватить не опавшее зыбкое тело, и я побрел дальше. Погода, с безнадежно рассматривавшим меня солнцем, бессильным на переговоры с террористами-тучами, подступавшими и подступавшими, обещала с каждой секундой становиться еще хуже, потому я свернул в ближайший двор, едва не угодив в ловушку открытого люка, и присел на корточках у стены. Отчего-то подумалось, что частенько именно так тут проводят свои заседания пьяницы, но, пусть так – я не из них; внимательно оглядев двор, не увидел и намека на то, чему имел бы право рассказать эту таинственную историю, про кирпичи, стекло, канаву и стройку – и последними мгновениями своей промежуточной станции подумал, и тут же выкатил вслух, пусть слышат, ни для кого не жалко слов:
– Стены Питера, Питера-на-костях, целебны: ведь сколько под ними черепов людей, живших приложением подорожника, все как-то почему-то не лечившего отрубленные руки-ноги!… Может, эффект просто откладывался, и сейчас, вот сейчас, пропитает меня, насквозь исцелит, жизнь так вольет, что еще и выльется, безо всяких мяукающих, и муха какая упадет, пьянущая, смерти жаждущая в этом бокале неистощимой жизни, плевать, что потонет бесславной смертью, без всякой там переправы, берега левого и правого, в озере Кацит меня!
– Да ты хоть читал про Данте-то, школьник? – высунулась из стены желтого домика голова; оказалось, речь я толкнул в метре от задумчивого