А вскоре возвращается ейный мужик, вроде малость выпил.
– А чего-то мне кажется, – говорит. – что когда я уходил, у нас в целости печка была. Пироги пекла. А где она сейчас, спросить стесняюсь?..
– Поломалась. – баба говорит. – Срок ей иссякнул. Всему, значит, имеется свой срок…
И поняла баба, что наблюдается у ней такая задача на земле – быть завсегда бездетной и дорожить этим своим долгом как следует. Словно любой из нас одним своим хорошим местом дорожит.
ГДЕ ПОСАДЯТ – ТАМ И СИДИ, ГДЕ ПОКОС ОТВЕДУТ – ТАМ И КОСИ
(про то, чего лишний раз всякому помнить надобно: если что-то не велят, этим и не шевелят)
Одна баба была и работница хорошая и до семейного уюта дошлая, но царскую власть совсем не почитала, а уж про царицу таких неслыханных несуразностей наговаривала, что у невольных слушателей непременно уши вянули. И про то, что у царицы к пьяненьким забавам усердие имеется – говорила на каждом углу, тараторила без умолку. И про то, что детей прижила не от законного супруга, а от проезжего молодца – болтала, словно помело. А уж до чего царица к бытовым мелочам привередлива и в обращении с лакеями жестоковыйна – об том история умалчивает, пускай всякий сам догадается. А уж выражение лица царица зачастую этакое сформирует, что иначе как «мордальон» в ответ не выговоришь. А помните, как на здешней станции всё собачка сидела у тумбы и хозяина своего ждала, когда тот приедет на поезде, а тот всё не приезжал, потому что помер от кровоизлияния в мозг, а собачка про то и знать не знала, два года у тумбы крутилась ожидаючи, а затем исчезла неизвестно куда. Так вот, знайте, что царица эту самую собачку и прикокнула. Дошло дело до того, что баба поведала историю про зелёные чулочки, которые у ней царица якобы украла, когда они обе, будучи девочками, у некой знатной княгини на балу гуляли. «И сняла-то я зелёные чулочки всего на минутку, – тревожно рассказывала баба. – а когда спохватилась, то вижу, что чулочков нет, а царица глазами завидущими по сторонам рыщет и ручонками себе в запазуху что-то пихает. «Отдавай мои зелёные чулочки!» – я ей говорю. Да так и не отдала.
Конечно, не все односельчане бабе верили, кто-то и пальчиком у виска покручивал с тяжёлой думой на уме да с кручиной на сердце, но, однако, решительных действий супротив бабьего вольнодумства никто не предпринимал. Такая уж внутренняя несообразность присуща нашему человеку, которая пристроилась в аккурат между чувством долга и нравственной стыдливостью.
Вот как-то раз, глубоко в полночь, сидела эта баба в собственной избе одна-одинёшенька, пряла что-то на прялочке и сетовала на жизнь. «Поскольку, – думает. – вот в Америке женщины на прялках не прядут, а общественным делом занимаются, отсюда и вытекает понимание того, чьё общество подвержено