Восемнадцать ступенек. роман. Елена Константиновна Есина

чтобы бабулька, хозяйка квартиры, не заподозрила нас в скрытом алкоголизме. Дружно шутили над Димкиным соседом по комнате, Коляном. Не менее слаженно корпели над учебниками. А в редкие минуты, оставаясь наедине, падали на видавшую виды кровать и целовались до распухших губ, до засосов на шее, до изнеможения тиская, изучая друг друга, ощупывая и покусывая. Потом на ватных ногах приводили себя в порядок и шли гулять – в любую погоду, в ветер, в буран, чтобы остудить горячие руки и щеки. Иногда забредали в полупустые кинотеатры, чтобы в спасительной темноте снова целоваться, тискаться, обниматься, переплетать языки, руки и ноги, тяжело дышать, и, закрывая в изнеможении глаза, тереться носами, щеками и лицами. Нет, никакого секса не было. Какой, блин секс, если мне и слово-то это было противно, и я вся деревенела, слепла и глохла, едва Димкина рука пыталась преодолеть ремень моих штанов. Впрочем, это не мешало мне тереться, извиваться и закатывать глаза, постанывая в его объятьях. На большем Димка не настаивал. Я ему однажды обмолвилась, что уже имею опыт в интимных отношениях, но не хочу это обсуждать. Мы это и не обсуждали, довольствуясь настоящим. Я порой с надеждой вспоминала: «Мы же просто друзья, да, Дим?», он задумчиво соглашался, и все продолжалось к обоюдному удовольствию, по-прежнему.

      Далее я блестяще сдала первую сессию. И были каникулы, и поездка домой, и долгие ожидания друг друга после каникул на выходе из разных корпусов универа, пока расписание устаканивалось, а мобильных у нас еще не было. И радость нечаянных встреч, и нежность, и страсть, и легкая ирония, и состязания в остроумии, которые нам не приедались ни на минутку.

      Потом? Лето, снова сессия, у Димки вступительные экзамены, во время которых я ждала его в пустых коридорах института, сплющив нос об оконное стекло, скрестив пальцы и любуясь на цветущую черёмуху. Долгий поцелуй на глазах толпы студентов, и мой шепот в его ухо: «Теперь ты не абитура, а первак, да?»

      Следом летняя практика, а, по сути, отмывка и покраска аудиторий и сгребание скошенной травы на университетских газонах.

      А затем как то резко, будто кто-то скомкал реальность, Димка засобирался на месяц к родне в Казахстан, и я долго и некрасиво ревела, провожая его на поезд. Висла на шее, и слюняво целовала, чувствуя почти физическую боль, потому что мне до этого мига еще некого было терять. Но и мне было пора ехать к маме. Практика кончилась, лето входило в зенит.

      Дома как гром среди ясного неба – нервная злая мама: «Инна, ищи работу, мне дорого за тебя платить. Нет, ты не поедешь на турбазу – что за глупости. И надо бабушке помочь.»

      А у бабушки ждала новая беда. Едва я приехала, рассерженная и обиженная до глубины души холодным приемом у матери, и принялась жаловаться, мол, опять ей все не так, и что я на этот раз неправильно сделала, вот и учусь где она (мать) захотела, и хорошо учусь, между прочим, как вдруг на полуслове осеклась. Пахло лекарствами, хлоркой и чем-то отвратительно больничным, казенным.

      – Ба,