этапом за книгами потянутся кисти, краски и, о боже, мольберт, который займет маленькую комнатку, можно считать его переезд окончательным. Вчера до поздней ночи Артем читал свежекупленный экземпляр, подчерпывая из него новые знания. Я же листал страницы, не заморачиваясь на смысле, просто разглядывая картинки произведений именитых художников. Во всех эпохах прослеживалась одна закономерность: музыка шла неразрывно с изобразительным искусством. Взять, например, эпоху барокко: вычурность фасадов архитектурных шедевров, щеголявших изобилием лепнины, сложность скульптурных образов, так и в живописи преобладали точно такие же экспрессивные, динамичные сюжеты с огромным количеством персонажей на полотне. В музыке все было схожим. Стоило вспомнить Вивальди или оперы Генделя, где мелодия больше походила на запутанную тропу испытаний для исполнителя. В юности я был влюблен в оперы барочного стиля, можно было похвастать силой голоса, виртуозностью его использования, переходя с ноты на ноту без добора дыхания, но с возрастом утратил влюбленность. Казалось, что композиторы того времени нашпиговывали свою музыку всем тем, чем только могли, стараясь усложнить, выделить себя среди других маэстро. Это как есть мясной рулет с начинкой из мяса, запеченный в мясе. Трудно жевать, тяжесть в желудке и проблемы с пищеварением. Для меня стала ближе, как ни романтично звучало, эпоха романтизма. Верди, Пуччини, Россини. Оперное исполнение все равно требовало усилий, учебы и подготовки, но их музыка была душевной, она не прокладывала сразу путь к желудку, чтобы окончательно перевариться. Такую музыку, как изысканное вино, принято смаковать, ощущая на языке весь ансамбль вкуса. Вчера вечером мне самому понравилась идея сравнивать музыку и живопись, что я не удержался и поделился открытием с Артемом, отвлекая его от чтения. Уже перебравшись в кровать и погасив свет, мы долго лежали, рассуждая об искусстве.
С Владом я тоже много рассуждал, но на другие темы. С ним я вел себя осторожно, ступал ногой в зыбкую почву и носком ноги искал небольшой квадратик устойчивости. Влад же вел себя противоположно моему поведению. Внезапно открывшись мне всем существом, раскрывая секреты, и ожидающий равной прямолинейности от меня. Упавшая с неба прямо мне в руки его откровенность, с которой я не знал что делать: радоваться или начать беспокоиться его нездоровым интересом. Может, он и правда тронулся умом из-за меня, или возобновилось тайное обострение в его голове? Влад потрошил меня расспросами о моей сексуальности, точно большую советскую энциклопедию. На многие вопросы я не знал ответов и растерянно пожимал плечами, ощущая себя участником злободневного интервью на телевизионном канале. Вопросы вокруг да около крутились рядом с ним, и естественно, я не мог сказать, что Влад сыграл чуть ли не главную роль. Как-то раз я пошутил, не ищет ли Влад в себе симптомов гомосексуальности, на что он спокойно ответил согласием.
