Я заболела, очень тяжело. Болела душа. Но выздоровела я благодаря одному лекарству. Пьеро. После ночных метаний в бреду я вздрогнула от утреннего телефонного звонка. Даже обыкновенный звук вселял ужас. Я испугалась взглянуть на экран телефона. Пьеро. Испытывая перед ним паршивое чувство, от которого хотелось удавиться, я ответила. То, каким голосом заговорил Пьеро, с какой трогательной нежностью, заставило меня наконец разрыдаться, выпустить на волю все чувства. Я лепетала, что просто заболела, простудилась и ничего страшного не произошло. Пьеро выслушал, не перебивая, и сказал как отрезал, что все понял. А через час с невозмутимо-надменным видом заявился ко мне домой, встав на пороге перед моей матерью, которая пропустила его только тогда, когда я подскочила с кровати, услышав имя гостя. Он был рядом до тех пор, пока я не уснула у него на груди. Его добрые руки непрерывно поглаживали мой горячий лоб, отгоняя жар. Мы оба молчали, иногда тишину нарушали мои нечеткие горькие всхлипы. К счастью, Пьеро решил – в простуде виновата наша с ним затяжная на холодном воздухе прогулка.
Я впервые отсидела всю репетицию полностью, до самого конца, до самого ужасного конца! Я обалдела, когда режиссер заорал на труппу, что ему нечего делать среди бездарных бездельников, протирающих штаны в театре. Он раздражался тем, что один артист не там стоит – слишком далеко от сцены – другой слишком близко, потом его взбесило, что танцоры скучковались в одном месте. «Что за кучку пошлого дерьма вы изображаете?» Я неловко хихикнула, потому что с зала это выглядело именно так, но может быть, не стоило подбирать для этого столь крепкое словцо. Молоденькие девочки совершенно не слышали музыку, взмахивали руками и ногами не в единый счет, и получалось не синхронно. «Заново!» – звучала команда. Музыка ревела снова, танец повторялся, солисты исполняли все сначала. Одни и те же замученные движения танцующих, одни и те же слова поющих, отчего я зазубрила этот кусок спектакля настолько, что могла отыграть за всех. Конечно, сидя в мягком кресле рядом с режиссером, было легко рассуждать, будто я небесами одаренная, в то время как со сцены крепко несло потом. Взмыленные танцоры и солисты, они обливались потом, мокрые волосы, без дыхания; танцоры насиловали свои тела, а солисты и тела и голоса, потому что плясали все вместе. Но сколько бы раз не звучала команда начинать все снова, с лиц выступающих не сползала улыбка. Улыбка для зрителя. Зритель приходит в театр за волшебством, чудесной картинкой, где яркие образы будут мелькать перед глазами, не давая передохнуть. Песни, танцы, музыка, свет, феерия эмоций… За всем этим – телесная боль, недюжинное усилие на последнем дыхании, человеческие жизни, порой загнанные, как лошади на переправе.
Финальный раз, на мой взгляд, отыграли идеально. Режиссер