Врач стационара согласился, оформив мамочку санитаркой. И папочку определили в стационар. Клали на десять дней, а благодаря мамочке он пролечился все двадцать пять и настолько окреп, что после этого опять стал работать на фабрике, а после работы отоваривать карточки – так как теперь и мамочка ослабела.
А отоваривать карточки было тоже непростое дело, т.к. в разные магазины завозили разное. Например, в один гречку, в другой рис и т. п. И хотя все было по карточкам, а товар разный.
Главное, что подняло отца в стационаре, это то, что им давали 50 г вина и по стакану пива, хотя сама еда была такая, что не-дистрофики отказывались есть и шли в более привилегированную столовую. А вот положенное ему сливочное масло – кусочек с ноготок – он складывал в стопочку и потом принес нам, за что я его очень зауважала. Теперь мамочке это было необходимее, чем нам.
И еще одно событие. Уже в самом начале марта 1942 г открыли бани – и, конечно же, и нашу на Второй линии. Шли все туда, чтобы хотя бы погреться, поэтому старались как можно дольше задержаться в помывочной, отчего очередь шла очень медленно, а наша семья почему-то всегда «копалась» и опаздывала, но… все же до закрытия успели попасть.
Выдали нам по полшайки горячей воды и по целой шайке холодной. Мылись, разумеется, все вместе, не разбирая пола и возраста. И вот: когда мамочка нас мыла, грея наконец-то свои отмороженные ручки, к нам подошел мужчина, прощупал нас с Боренькой и сказал:
– Я врач. Вот эта девочка выживет, а мальчик умрет.
Как? Почему?! Они ведь боялись, что умру именно я. У меня была широкая кость, обтянутая сизо-сине-желтой пленкой вместо кожи. И он сказал:
– Девочка еще питается той пищей, что вы ей даете, а организм мальчика уже перестроился и питается соком своих костей.
И тут мамочка пошла на еще один подвиг и устроила нас с Боренькой в детсад. Туда принимали только детей воюющих или погибших. И опять соблазн выглядеть хорошо сыграл свое. Ведь мамочка горячую завивку делала как никто другой, ее «плойки» получались обворожительными. И вот, еле держась на ногах с горячими щипцами над керосинкой, она это делала, чтобы поддержать нас с Боренькой.
И вот – первый день. Она везет нас на санках в садик. День был удивительный. Мы впервые увидели солнце после этой вечной ночи. С февраля мы жили уже у себя, т.е. в комнате, которую нам дали вместо нашей – в первом дворе с парадного «барского» входа. А садик был, кажется, на Пятой линии, где-то около Большого проспекта. Ну