– Дак если царь через две недели возвращается…
– Без тебя знаю… – отрезал Федор: «Ладно, дома не след об сем говорить».
С крыльца усадьбы кубарем скатилась Марфа. За девочкой ковылял толстый, еще молочный щенок.
– Тятя, тятя! Петруше дядя Михайло щеночка подарил! Я тоже хочу!
Ловко подхватив троюродную сестру, Степан посадил ее впереди себя на седло.
– У тебя, Марфуша, Черныш есть, забыла? Он, небось, скучает по тебе.
– Черныш далече, – погрустнела девочка: «Тятя, а когда мы к маменьке поедем?»
– Как выздоровеет она, – Федор нахмурился: «Нехорошо лгать, да еще и дитяти своему, но и правды сказать нельзя. Марфу не оставишь в имении, когда там отлеживается беглец из-под государева суда».
– Как Федосья-то? – Прасковья вышла на крыльцо терема.
– Получше, гонца спосылала, что через неделю, али дней десять можно Марфу к ней отправить… – сестре Вельяминов тоже до поры решил ничего не рассказывать. Спешившись, взяв у Степана Марфу, он устроил дочь на плечах.
– Не съездить ли нам, боярышня, после трапезы на реку на конях прогуляться?
– Да! Да! – подскочила Марфа.
– Ты, Федор, осторожней, – заметила Прасковья: «Трехлетнее дитя на жеребца сажаешь. Он у тебя горячий, понесет еще, упаси Господь».
– Матвея я в седло отправил, как он ходить только начал.
– Дак то мальчик, а здесь девица. Хотя одно название, что девица, как есть чистый сорванец. Михайло хоть щенка принес, они с Петрушей при деле. Пойдем трапезничать-то.
За обедом говорили о свадьбе. Марья к столу вышла, но почти ничего не ела. Щипая хлеб, девушка украдкой перечитывала женихову грамотцу, доставленную утром из Кириллова монастыря.
– Что Матвей отписывает? – невзначай спросил Вельяминов.
– Недели через две тронутся они на Москву… – Марья подняла черноволосую голову.
Дядя и племянник переглянулись.
– Еще пишет, что государь Иван Васильевич в добром здравии, тако же и царица, и царевич Дмитрий… – добавила девушка.
– Храни их Господь… – Федор размашисто перекрестился на красный угол.
Феодосий уже ходил по светелке, когда в подмосковную приехал Матвей Башкин.
– Все ли перевела, боярыня?
Феодосия протянула аккуратно переплетенный томик.
– Удобно, книжка маленькая, спрятать легко.
– Что ты за Феодосием записывала, все ли сожгла? – Башкин полистал книгу: «Знать бы языки, сколько всего прочитать можно было бы…».
– На рассвете еще сожгла, – Феодосия погрустнела: «Жалко жечь-то было, слово каждое ровно камень драгоценный».
– Не печалься, боярыня, – повернулся стоявший у окна монах: «Сие все у меня в голове осталось, да и более того. Божьей волей, если жив буду, то сам запишу. Рука-то,