– С «есенинщиной» боролись, считая его поэзию упаднической и вредной, но стихи издавали.
– Как это? – удивился я.
– Не знаю. Знаю только, что с 28-го года он издавался почти каждый год вплоть до выхода этой твоей книги. Если не веришь, у меня есть список.
– А как же статья? Ведь действовала же 58 статья, по которой за чтение стихов Есенина могли посадить, – напомнил я.
– Вряд ли просто за стихи, – покачал головой Лякса. – Конечно, в школе «Москву кабацкую», например, никто б читать не разрешил, но учителя за чтение ученикам Есенина при Сталине, я думаю, могли бы и посадить.
Пока мы говорили про Есенина, пришел Юрка.
– Да тогда много что запрещалось, – сказал Юрка, когда Лякса рассказал ему о нашем разговоре. – Вспомните Ахматову и Зощенко. Как их после войны Жданов раздолбал. Мол, Зощенко высмеивает советские порядки и советских людей представляет чуть не идиотами, а Ахматова своей безыдейной поэзией вообще наносит вред.
– А их начали долбать еще раньше, так что к этому все шло, – заметил Лякса.
– Зощенко многим не нравится, – сказал я. – Моя знакомая библиотекарша, куда я хожу, сказала мне как-то про него: «Господи, как можно такую пошлятину читать!»
– А это с какой стороны посмотреть, – усмехнулся Юрка. – Зощенко, конечно, не Чехов, но классик.
– Лично я тоже никакой пошлости в рассказах Зощенко не вижу, – согласился с Юркой Лякса. – Твоя библиотекарша ничего не поняла или не так читала Зощенко.
– Вот именно. Не дураки же были Алексей Толстой и Тынянов, когда давали Зощенко оценку как классику, – подтвердил Юрка.
– Прибавь сюда еще Олешу и Маршака, – вспомнил Лякса.
Глава 10
В деревню к бабушке. Наше «Белое безмолвие». Радость встречи. Еда из русской печки. «Сейчас жить можно». «Охота». Банька.
Как-то я, поддавшись настроению отца, который не выпускал из рук томика Есенина и нет-нет да вспоминал то отчий дом, где прошло его детство, то своих сверстников, почти всех погибших в войну, с которыми бегал босоногим мальчишкой в лес, – а бескрайние брянские леса начинались в двухстах метров от дома, – то яблоневый сад, завораживающий взгляд в период цветения, сказал Юрке:
– Не хочешь махнуть на пару дней в какую-нибудь глухомань?
– В какую еще глухомань? – насторожился Юрка.
– Да есть такая. Родина отца. За Брянском, от Дубровки пятнадцать километров пёхом.
– А что там? – заинтересовался Юрка.
– Там Брянские леса, волки и медведи, банька по- черному и моя мудрая и добрая бабулька, которая накормит блинами и напоит чаем из самовара.
– А давай! – загорелся Юрка.
И мы стали собираться. Ехали налегке. Юрка раздобыл где-то унты, и они нелепо смотрелись под его модным пальто. Не лучше выглядел и я в лыжных ботинках, зеленых лыжных штанах и тоже в легком как у Юрки пальто. Еще