Он очень любит Москву. Ему нравится здесь, он не хочет уезжать. Не готов к этому. По крайней мере пока. Больше того, я прекрасно отдаю себе отчет в том, что его уникальная выдержка – его сопротивление человеческой крови – во многом построена на стремлении оставаться в любимом городе. Он держит себя в руках, чтобы иметь возможность жить в привычной среде.
Если его лишить того, за что он борется, станет ли он бороться так отчаянно?
Мы молча неспешно бредем по центру – движемся в направлении дома. Погода чудесная – мягкий, но обильный снежок парализовал движение машине, и у него даже есть шанс полежать немножко красиво на мостовой, а не быть раскатанным в черную грязь. Арка Третьяковского проезда украшена золотыми гирляндами, в витринах ЦУМа новые «рождественские» композиции: манекены в самых модных на свете шмотках предаются каким-то декадентским праздничным утехам среди золотых клеток и искусственной зелени. На Лубянке, где мне до сих пор страшно недостает памятника Дзержинскому, – какой он был красивый и романтичный! – на разворот на Маросейку стоят и мигают красными задними огоньками несколько машин.
Влад оборачивается ко мне:
– По Покровке пойдем или дворами?
– Дворами. Мы давно возле Ивановского монастыря не гуляли.
– Крюк получается.
Я пожимаю плечами:
– Что нам крюк? Мы же не торопимся.
– И то верно.
Он улыбается, берет меня за руку, и мы идем вниз по бульвару, мимо часовни памяти героев Плевны в сторону памятника Кириллу и Мефодию. Очень скоро мы погружаемся в лабиринт переулков, которые уходят вниз от Маросейки в сторону реки, – поднимаемся по ним с таким расчетом, чтобы оказаться возле громады сказочно красивого Ивановского монастыря, необычной постройки, почти буквально повторяющей силуэт собора Санта-Мария-дель-Фьоре во Флоренции.
Тут царит сумрак, и величественный купол темной массой выделяется на фоне синего зимнего неба.
– Я когда в институте учился, все время приходил сюда рисовать. – Голос Влада звучит мечтательно. – Все размышлял о том, как вырасту, выучусь, стану богатеньким и поеду в Италию – оригинал смотреть. – Он поворачивает ко мне грустное спокойное лицо: – Не уверен, что Италия нам теперь для жизни подойдет. Все-таки многовато солнечных дней, нет?
Я прикасаюсь пальцами к его щеке:
– Ничего, и в Италии наши живут. Есть солнце – значит, есть и тень.
Он кивает, признавая неизбежное:
– А в тени нам – самое место.
Мы смотрим друг на друга и молчим. Я вглядываюсь в его