Капа слушала его рассеянно, все косилась на дымчатую чешую облаков. скользящих по воде, вдыхая запахи бегущей реки, гниющего вдоль приплесков корья, сомлевшей за день хвои кедрового стланика, вытянувшего по песку свои ветви. Неинтересно ей было про рыбу, и он замолчал. Так оказалось еще лучше: идти и думать, как снова возьмет он Капу за локоть, и она не отдернет его пальцы. Почему-то здесь, наедине, Кеша чувствовал себя скованней, чем на людях: то ли не перед кем было показывать свою взрослость, то ли просто робел при свете не угасшей еще зари.
– Ой!.. Подожди-ка. – цепко ухватившись за Кешино плечо, Капа сдернула с себя туфлю, постучала по подошве – выкатился оттуда камешек. Сняла и вторую туфлю, пошевелила бледными пальцами ног, блаженно утопила их в мелком, не остывшем за день песке.
– Умереть можно, как хорошо.
Что-то екнуло в Кеше от этого доверчивого шепоточка, накатило волной.
– А-а, ехор-мохор! Кипит мое молоко на примусе! – крикнул он с дурашливой хрипотцой, махнул что было мочи правой, левой ногой, и один сапог, кувыркнувшись, улетел в хилую поросль кедрового стланика, а другой плашмя угодил в реку, хрюкнул, воды в себя засосал.
Пока Кеша доставал сапог, весело и сладко ругаясь, Капа насмеялась до икоты. Попила из ладошки водицы, отошла, успокоилась и, присев на бугор, запоглядывала на Кочелабова доверчиво и ожидающе, как Кешина мать смотрела на отца в редкие минуты примиренья. Кеша подмигнул девчонке, проскрипел луговой птицей – погонышем, просто так, от необычной легкости во всем теле, от желания хоть как-то нарушить тишину.
Он осмелился чмокнуть Капу не то в губы, не то в нос, когда она уже взялась за калитку. Заполошная радость этой встречи словно обдала Кешу теплым весенним ливнем, взбудоражила, переполнила ликованием все его существо. Все сбылось стремительно и неправдоподобно: эта сказочная легкость самой встречи, откуда-то взявшихся слов, этот миг, когда уверовал вдруг, что понравился ей. Видит бог, вовсе не собирался поспешать Кочелабов. Если б не опасение, что завтра парни спросят с поддевочкой: «Ну как, небось даже не поцеловал ни разу?» – ни за что на свете Кеша не стал бы тыкаться носом в конопушки. Сказал бы спасибо за вечер – не было такого во всей его коротенькой жизни – пожелал бы на прощание что-нибудь хорошее и помчал-полетел домой по гулким доскам тротуара, пока мать совсем не извелась, его дожидаючи. Но не хотелось врать Кочелабову. Правду скажешь – на смех подымут: «Ухажер, сопля зеленая.»
…Ничего, кроме дрожи в коленях, не испытав, Кеша отпрянул от остренького, такого холодного ее носа и услышал смех, тихий, однако совсем не похожий на тот, горячечный, полупридушенный, который недавно докатился с островочка по тихой воде. И до сих пор помнится, как жаром обдало тогда все тело.
– Не целовался,