Комэск и комиссар переглянулись. Три дня назад Ореховку занял третий эскадрон их полка.
– Откуда ты знаешь про Ореховку? – настороженно спросил Буцанов.
– Да вчерась проезжали через нас ореховские на двух подводах. Они и рассказали, – нехотя ответил Фома. – Дома бросили, хозяйство, дочерей увозили от греха…
Семенов задумчиво посмотрел в огонь, потом махнул рукой.
– Мало ли что набрехать можно! Дай-ка я расскажу тебе, друг ситный, как я сам в революцию пришёл…
Комэск вздохнул. Он опьянел и, как всегда, потянуло на воспоминания, которые все присутствующие, кроме, конечно, Фомы, знали наизусть.
– Дед мой на мельнице надорвался. Мать с двумя сестрёнками и братом самым младшим холера унесла. Отца каратели застрелили во время голода. Мужики перед барским домом собрались, пошумели… А барин наш, Дмитрий Карлович, управляющего своего на телеграф отправил, тот вызвал войска. Прискакали казачки, царские люди. Долго не разговаривали. Прицелились, паф-паф, пятеро убитых. В их числе наш с Сидором батя. Сидор – брательник мой, он сейчас раненый белогадами лежит…
Фома сочувственно крякнул и покрутил головой.
– А в восемнадцатом, как только докатилось до нас, я собрал несколько самых сознательных и рисковых. Пришли мы к Дмитрию нашему Карловичу в дом, выволок я его за волосы в залу и забил ногами до смерти. Выводок его выгнал. И дом спалил. Белокаменный, на два этажа, с полукруглым балконом на колоннах. А мы в хибарах по двенадцать душ ютились…
У костра повисло общее тяжёлое молчание. Только дрова потрескивали и перетаптывались кони возле крыльца. Фома, повесив голову, молчал.
– Жалко тебе барина-то? – тихо спросил Семенов. – Жалко, наверное. А не перешагнёшь через эту жалость рабскую, не видать тебе нового справедливого мира, в котором ни господ, ни рабов, в котором люди не жируют и не пухнут с голоду, а живут по-людски. Хотя, чую, тебя самого скоро раскулачивать придется!
Когда ужин закончился и краскомы стали расходиться, Семенов придержал за рукав Буцанова.
– Что про Ореховку думаешь? – спросил он, оставшись с комиссаром наедине. – Неужто правда?
Буцанов пожал плечами. Затухающий костер бросал красные блики на широкие скулы, высокий лоб, копну светлых волос.
– Кто его знает… От Клюквина всего можно ожидать… Мутный он. И двух комиссаров у него убило, одного за другим…
– Н-да… И чего делать будем?
– Чего делать… Не наша ведь это забота. Если все правда, так думаешь, Горюнов не прознает про его художества? За такое сразу к стенке поставят…
– Тоже верно! А чем думаешь наших бойцов занять? А то ведь от безделья дурные мысли сами в голову лезут.
Комиссар кивнул.
– Согласен. Хочу соревнования по рубке устроить. Призы