Помня быстрые роды невестки, на углу Фридрихштрассе, Эмма боялась, что с ней случится то же самое.
Схватки начались внезапно, когда она сидела у бехштейновского рояля, в гостиной особняка. Живот пронзила острая, опоясывающая боль, Эмма охнула. Поясницу разломило, она побледнела. Теодор-Генрих, на диване, громко заплакал.
– Только бы воды не отошли… – устроив Эмму, в шубке, на корме, Максимилиан встал за руль моторного катера, – еще рано. Неделя осталась, а то и больше… – промозглый, ночной ветер бил в лицо. Моросил мелкий дождь. Эмма кусала пересохшие губы, стараясь размеренно, спокойно дышать.
Тусклые огоньки, в строениях на острове, приближались. В темноте, над озером, играли непривычные, южные звезды, смутно светились заснеженные вершины гор. Эмма смотрела на широкие плечи брата, в зимней, эсэсовской шинели:
– Даже здесь он форму не снимает, подонок. Устроили спектакль, притворяются, что рейх еще существует… – Эмма почти согнулась вдвое, от острой боли:
– Потерпи, пожалуйста, – уговаривала она сына или дочку, – может быть, за неделю нас найдут… – Эмма не могла и подумать, что Джон забыл ее.
– Все должно было случиться не так… – ловко пришвартовав катер на островной пристани, Максимилиан понес ее на руках к низкому, каменному строению. Эмма, незаметно, оглядывалась:
– Я хотела, чтобы мальчик или девочка родились в Банбери, осенью, когда цветут розы, когда в садах созревают яблоки… – Джон рассказывал об огромной спальне, со средневековой кроватью, под бархатным балдахином, о колыбельке, резного дуба, с гербами Экзетеров:
– Я в ней лежал… – теплое дыхание щекотало ей ухо, в маленькой комнатке франкфуртской квартирки пахло мускусом и табаком, – и мой папа лежал, и дедушка, погибший на бурской войне, и прадедушка, которого ирландцы подорвали… – поцеловав ее, Джон махнул рукой:
– В общем, все мы, со времен незапамятных… – он говорил о старинных сортах яблок и груш, в плодовом саду, о розарии, где покойная герцогиня Полина устроила беседку:
– Она среди цветов работала… – Эмма услышала смешок, в его голосе, – она стала чуть ли ни первой женщиной, с дипломом юриста, в Британии. Ей, правда, пришлось в Америку поехать, чтобы степень получить. Она для Бромли, негласно, дела вела… – Эмма приподнялась на локте:
– И я учиться пойду… – девушка поморщилась, – нельзя считать мерзость, в Оберенхайме, настоящим образованием. Марта инженер, а я стану педагогом, буду преподавать музыку… – они говорили о барже, «Чайке», о мелкой, зеленой воде реки, о лесах и лугах, вокруг Банбери, о предрассветной рыбалке:
– Мы разожжем костер, на берегу, – она слышала тихий голос Джона, – отгоним комаров. В детстве нас мошкара