Глава седьмая
Я всё это хорошо рассказываю. Но по правде если, то придумываю много: заполняю пробелы, латаю чёрные дыры памяти предположениями. Я не помню, какой пирог мама приготовила для Джексонов в тот день, не знаю – Дастин тот парень или всё-таки Джастин. Но об одном я не вру – о Барбаре. Клянусь всем своим жалким существованием, я помню нежный, словно утреннее небо в любой из проклятых жизней, что я прожил, голубой цвет её платья!
Теперь мои глаза не обласканы такими цветами. Я почти не бываю на улице, я вижу лишь убогие стены и потолок, вокруг меня коричневый, серый, грязный жёлтый, грязный, грязно вокруг, грязь, грязь!.. И сколько бы бедная Нина Петровна не отмывала двери с облезлой краской и полы со вздувшимся линолеумом, пыль и жир по-прежнему оседают на старую мебель, на стены и, кажется, впитываются в самую сердцевину вещей – толкни неосторожно стул, и он рассыплется у тебя на глазах горсткой праха.
И хозяева квартире под стать! Марина, моя милая мать, почти не поднимается с постели, а если и встаёт, то на своего четырёхмесячного сына внимания обращает меньше, чем на раковину или сковородку. На это я не жалуюсь. В тайне ото всей семьи беременная моя сестра при первом же случае сбегает из дома. Мой отец работать перестал – в последнее время вместе с дядей Матвеем они заявлялись домой под вечер, часто навеселе и съедали то, что осталось в пустом холодильнике. Нина Петровна, Цербер моего Аида, не могла оставить этого просто так. Примечательный случай произошёл недавно.
Одним из вечеров братья Одинцовы с шумом ввалились в квартиру. Дверь им, кажется, Нина Петровна и открыла – она собралась ругаться, но я этого не хотел, а потому без особых усилий разразился рыданиями. Она, конечно, прибежала успокоить меня, взяла на руки, поцеловала, так что я почувствовал старческий запах её дыхания, прижала к груди. Но тут же замерла, услышав грохот и хохот на кухне. «Тебе придётся меня подождать», – сказала она мне и попыталась уложить обратно. Я вцепился корявыми ручонками в её халат (это уже мне под силу), отказываясь скучать в одиночестве, так что Нина Петровна подчинилась и понесла меня с собой. Так мне и удалось стать свидетелем следующей сцены.
Кирилл и Матвей расселись за крохотным столиком, заняв своими локтями обе его половины, тарелки перед ними были наполнены супом, кажется не разогретым, потому что пар над ними не поднимался. А на полу валялась и покачивалась на круглом боку пустая кастрюля, из которой стекала лужица. Мужчины не обратили на Нину Петровну внимания, хотя Кирилл, заметив меня, пробубнил: «Здорово, сын», даже потянулся ко мне рукой, но Нина Петровна отпрянула.
– Прекратите есть, – велела она.
Матвей нехотя поднял взгляд от своей тарелки. Он, кстати, похорошел за время, проведённое на свободе: помытый и побритый, в чистой одежде, он выглядел лучше младшего брата – не такой худой.
– Бабуся,