прошибал его даже зимой. С детства, как только я начала выговаривать более-менее правильно и отчетливо слова, отец принялся учить меня молитвам, в семь лет, когда научилась читать, стала по несколько часов в день, беспрерывно сидеть за столом, опустив голову над Библией. Будучи ребенком, я не могла понять для чего мне все это, противилась отцу, не принимала веру в Господа Бога, слишком многое, что говорилось в Священном Писании, казалось противоречивым. Каждый раз, когда я пыталась высказать свое мнение, отец наказывал меня достаточно жестоко. К подростковому возрасту я поняла, что нужно с этим смириться, так будет лучше и безопаснее для меня. Я молилась утром, молилась перед каждым приемом пищи, молилась вечером, а по воскресеньям обязательно шла на исповедь. На исповеди отец вытрясал из меня все, что можно было. Мне приходилось сознаваться во всем, что я натворила за неделю. К примеру, я раскаивалась в том, что скрыла от Алевтины Павловны, что съела несколько веточек смородины, что брала в тайне сырые яйца, что завидовала соседским девчонкам, рассказывала также про свои желания: иметь хорошую обувь и одежду, быть красивой, нравиться мужчинам. Все, что происходило у меня в голове, знал отец, ни одна мысль не ускользала от него. Борис Сергеевич показался мне абсолютной противоположностью моего отца. Высокий, крепко сложенный, с красивым выразительным, но вместе с тем спокойным лицом, с глазами цвета чая, короткими, аккуратно уложенными волосами с сединой. Лоб прорезали несколько морщин, в то время как у отца лицо было гладкое, без каких либо намеков на старость, количество лет в нем выдавал лишь его живот и фигура в целом.
Завтрак прошел как обычно, все ели, а я то и дело выскакивала из-за стола: наливала чай, подавала молоко, нарезала хлеб, убирала грязную посуду. За столом я пару раз украдкой взглянула на Бориса Сергеевича, меня так и тянуло рассмотреть его лучше. Но после третьего раза он заметил мой интерес к нему. После того как все поели, отец сказал:
– Проводи гостя в спальню, помоги ему расположиться.
Мне ничего не оставалось делать, как оставить свой завтрак и пойти выполнять просьбу отца. Мы вошли в мою комнату. Кровь снова прилила к щекам. Не зная, что сказать, я принялась теребить пуговицы на платье.
– А тут кто-то еще спит? – спросил он, глядя на вторую кровать.
– Я, – сказала еле слышно.
Он поднял брови.
– Что ж, в тесноте, да не в обиде.
В комнате, по моему мнению, было все самое необходимое: две кровати, практически пустой шкаф, мои вещи занимали от силы полторы полки, киот, в котором находились иконы: Господа Иисуса Христа и Девы Марии. Выскобленный пол, два окна с занавесками и два табурета. Вот и все, что увидел Борис Сергеевич. С его появлением в комнате появились чемодан и дорожная кожаная сумка.
– Не представляю, чем буду здесь заниматься, – произнес он и окинул комнату взглядом. – Как у вас тут народ развлекается?
Чуть помедлив, я ответила:
– У нас речка
