Когда Игорь Степанович вошёл в Скорбященскую церковь на Большой Ордынке, поднялся по ступенькам к святыне, поднял глаза на икону Божьей Матери, изображённой в окружении хромых, слепых, убогих, страждущих, то почувствовал себя, богатого, пресыщенного жизнью, одним из этих калек. И он действительно ощущал себя калекой, без будущего, без настоящего. Он бродил, как слепой, по храму, тыкался от одной иконы к другой, лобызал лик Спасителя, и не мог найти себе место, ему казалось, что отовсюду его гнали строгие взгляды святых. В этой своей неприкаянности, в этом своём, как он думал, всенародном позоре он не знал, куда спрятаться. Ему казалось, что он перед всеми ходит голый, выставил свою страшную душу на всеобщее обозрение, и все видят позор его ушедшей жизни, мерзость мыслей и тьму грехов, ему чудилось, что над ним смеются, со всех сторон в него тыкают пальцем. Он думал, что ему будет стыдно находиться среди людей в таком нелепом положении, как стояние на коленях. Но он всё равно встал на колени. И стыдно не было. Он кричал что-то своё, звериное, горькое, Богу, он бил лбом об пол перед Царицей Небесной, и больше не думал о том, что его крик неуместен, или кому-то режет слух, или кого-то отвлекает от собственного крика. Никто не обращал на Игоря Степановича внимание. Все были заняты своими страданиями, своими криками. Ему стало казаться, что он влился в единую вселенскую реку боли. Ему стало казаться, что он ощутил, как нечто сильное, мощное уносит душу в распростёртые объятия Божественного Страдальца. И Всецарица покрывает своим Омофором устремлённый к Её заступничеству людской поток. И Её Божественный Сын плачет вместе с теми, кто оплакивает свою жизнь. И Игорь Степанович подумал, что сейчас неважно, какие именно житейские обстоятельства привели каждого из этих людей сюда, главным было то, что эти люди в этот момент находятся здесь, и у них всех есть нечто общее, одинаковое, это общая на всех боль, общий на всех грех, и общий на всех Отец, и одна на всех Мать.
Поздно вечером, когда Угрюмин засыпал под чтение вслух женой детектива, позвонил Федя. Ему, как он сказал, «пришла в голову гениальная мысль».
– Валентине нужно поставить гранитный памятник. И этим делом я готов заняться. Только выпишите денег. Святое дело. Сами понимаете. Эпитафию уже составил: «Здесь спит она, душа и радость, мечта любви, и сон богов, здесь рай и боль, и ад, и сладость, здесь то, что будет и с тобой».
– Федя. Давай так. Потерпим с тобой до понедельника. Ты проспишься. И уже тогда будут тебе и ад, и сладость, и какао с чаем.
В понедельник Угрюмин проснулся в хорошем настроении. Он принял решение, и это решение