Но речь Слуцкого отличалась не только от истерических визгов всех этих, особенно злобных шакалов.
Он не присоединился, как это сделал председательствующий С. С. Смирнов, к председателю КГБ Семичастному, который сказал о Пастернаке: "Свинья не сделает того, что он сделал. Он нагадил там, где ел". В отличие от В. Перцова он не утверждал, что Пастернак "не только вымышленная, преувеличенная в художественном отношении фигура, но это и подлая фигура". В отличие от К. Зелинского не уверял, что имя Пастернака – синоним войны. И не кричал истерически: "Иди, получай там свои тридцать сребреников! Ты нам здесь сегодня не нужен!"
Факт, однако, остается фактом: он был одним из них, принял участие в карательной акции, в этой постыдной травле. И до конца дней не мог себе этого простить. Думаю даже, что не слишком погрешу против истины, если скажу, что "этот случай" сильно способствовал тяжкой душевной болезни Бориса и сильно приблизил его смерть.
А всё потому, что, считая себя коммунистом, то есть человеком идеи, на самом деле был – членом партии, то есть членом банды.
«Я в ваших хороводах отплясал…»
Он давно уже знал, что той партии, в какую его принимали, больше нет. Может быть, даже уже понимал, что такой, какой он ее себе представлял, она и тогда, в 41-м, уже не была:
Я строю на песке, а тот песок
Еще недавно мне скалой казался.
Он был скалой, для всех скалой остался,
А для меня распался и потек.
Я мог бы руки долу опустить,
Я мог бы отдых пальцам дать корявым.
Я мог бы возмутиться и спросить,
За что меня и по какому праву…
Последние две строки, конечно, о политике государственного антисемитизма, все прелести которой Борис уже почувствовал к тому времени на собственной шкуре. Но это был не единственный и даже не главный стимул, побудивший его написать такое стихотворение. Главным было то, что фундамент всего здания, которое он возводил, не щадя жизни, как выяснилось, стоял на "плывущем под ногами, на уходящем из под ног песке". Говоря проще, – сама идея, в которую он так беззаветно верил, оказалась фикцией.
Это было написано в 1957 году.
Вот как давно обозначилась трещина между подлинными его душевными склонностями и добровольно взятой им на себя ролью «вождя», «комиссара». Это была мина замедленного действия, которая – рано или поздно – не могла не взорваться. Так оно в конце концов и случилось:
Я в ваших хороводах отплясал.
Я в ваших водоемах откупался.
Наверно, полужизнью откупался
за то, что в это дело я влезал.
Я был в игре. Теперь я вне игры.
Теперь я ваши разгадал кроссворды.
Я требую раскола и развода
и права удирать в тартарары.
Все ценности прошлого перечеркнуты. Осталась только вот эта, последняя ценность:
Уценяйтесь, переоценяйтесь,
реформируйтесь,